Однажды в наших интервью мы уже пересекались с Наташей Сиренко, и ещё тогда условились встретиться и поговорить подробно. Наконец, этот разговор состоялся.
— В твоей творческой биографии значится, что танцевать ты начала с клубов. Как такое получилось?
— В 90-е годы были такие дискотеки — рейвы, музыка там играла техно. То есть, организовывались большие мероприятия – techno rave. И был такой DJ Orbit, он играл ужасный стиль музыки – hardcore, даже не знаю, как я туда попала. (Смеётся). И мы были у него на подтанцовке.
То есть, DJ выходил и играл, а нас было две девочки, и мы танцевали. У нас были какие-то совершенно невообразимые костюмы – из бумаги, пакетов – полный «фрик-стайл». Тогда был в моде Андрей Бартенев, вся эта история. Назвать это танцами сложно, но можно. Это была не работа, а так – развлечение для собственного развития.
Пожалуй, чем-то это напоминало современные танцы go-go. Но go-go – это более сексапильный вариант, а там был такой жёсткий перфоманс. Мы делали какие-то связки… Но под ту музыку танцевать вообще было странно.
— Как в такие команды вообще попадают?
— Я сама напросилась. Мне было лет 13-14, и я очень много ходила на такие вечеринки. Не на ночные, но на те, которые начинались, условно, в семь вечера, а заканчивались в десять. То есть, потом я ещё успевала попасть домой, и никто меня не ругал. (Смеётся). Там собиралось огромное количество молодёжи, это было модно.
— В какие танцевальные увлечения это потом вылилось?
— Потом было очень странно: я — человек совершенно разных увлечений, меня вечно бросает из стороны в сторону. Мы много общались с музыкантами, которые играли и пели альтернативную музыку, такие полурокеры. И вдруг из этого хардкора я пошла на бальные танцы. Просто захотелось чего-то другого.
Помню, студия была на «Китай-городе», в таком классическом зале, музыка была совсем другая. И даже мои подружки этим решением были слегка ошарашены. Так за год я смогла полностью поменять компанию. И стиль, и внешний вид моих педагогов полностью поменяли моё сознание. И из такой девочки-подростка, которая красила брови в оранжевый или синий цвет (но, правда, не делала ирокезы – просто потому, что они были не модны), я стала такая классическая.
— Что, и европейскую программу танцевала?
— Некоторое время – да, даже европейскую. Ну, у меня был такой педагог. Я была в него несколько влюблена, как и все, наверное… Но потом я осталась только в латине.
Всего бальные танцы у меня были, наверное, года три. За это время я прошлась по партнёрам и по головам. И где-то в конце второго года осталась без партнёра. Он был уже А-класса, но я как-то внезапно решила, что мне с ним неинтересно, и танцевать с ним я не хочу. Да, девочка, которая два года назад начала танцевать. (Смеётся).
Моим педагогом был Серёжа Жупилов, кстати, он виноват и в моей сальса-карьере. (Смеётся). Он меня посоветовал своему другу, который тогда был чемпионом Москвы по десяти танцам. Это был человек международного уровня, и мы встали с ним в пару.
Уж не знаю, как он собирался участвовать со мной в соревнованиях, мне было шестнадцать лет, я этим не интересовалась. Мы начали делать программу, и обкатывали её где-то год. А параллельно началась сальса. И как-то я пришла и сказала: «Стас, это всё неправда! Программы не будет». Так мои бальные танцы закончились, не успев начаться.
Кто-то, наверное, крутил пальцем у виска и говорил, что партнёр международного класса с нуля за три года – это сумасшедшая карьера. Но я решила иначе. Мне важнее моя эмоция. Я всегда так всё решаю.
— Стоп, а в сальсу тебя тоже привёл Жупилов?
— Да, я как-то пришла, а они со старшими в конце занятия сидят шушукаются – куда-то собираются. А был вторник.
— Куда же вы собираетесь, скажите же мне!
Сначала они отказывались, а потом – только ты никому не говори! – мы приехали в известный клуб-клоаку «Папа Джонс», который к тому времени был открыт уже лет десять, а то и пятнадцать, и каждый вторник там были латиноамериканские вечеринки. И вот я попала туда.
Где-то я уже говорила: это было похоже на фильм «Грязные танцы». Вот она пришла туда такая с этими дынями, а там: «Do you looove me?» (Поёт). И я открыла рот, и потом от этого колорита не могла заснуть всю ночь.
Потому что там как раз были и кубинцы, и огромные чёрные бармены. А клуб маленький, в нём всегда было ощущение жары и не было ощущения пустого пространства. Всегда было такое чувство, что там все танцуют, и очень весело, музыка играла.
Ну, и всё – я потихонечку метнулась в это дело. А через полгода на Белорусской открыли небезызвестный клуб «Грязные танцы». И ещё через месяц я там работала аниматором. Мне было шестнадцать лет, и мы с Серёжей деликатно сказали директору клуба: «Ну, мы замолчим мой возраст».
У нас был небольшой мастер-класс и какие-то ещё маленькие номера на сцене. С другой стороны, и с Лёшей Алексенцевым мы там познакомились и зажигали. Даже ещё и не сальсу. И там была офигенная руэда.
«Грязные танцы» работали по пятницам и субботам. С одиннадцати и где-то до двух там играла самая разная музыка – даже попсовая, но с латиноамериканским акцентом. Потом, то ли в два, то ли в три, начиналась «большая руэда». Все, кто танцевал сальсу, приезжали туда и танцевали руэду. И после этого до шести играла только сальса. Помню, бывало, что эта руэда состояла даже из двух кругов – столько приезжало людей.
— По ходу возникает вопрос. «Грязные танцы» — это год, наверное, девяносто девятый. А если «Папа Джонс» до этого работал лет десять-пятнадцать, то история московской сальсы как-то очень сильно удлиняется.
— Давай подумаем. Я танцую сальсу девятнадцать лет. И до этого история уже была.
«Папа Джонс» не был латиноамериканским клубом, латиноамериканскими там были только вторники. Но там работали бармены-кубинцы, и, помню, был даже какой-то скандал, после которого их всех уволили. И тогда «Папа Джонс» даже затих по вторникам, потому что они были маркой этого клуба, они делали атмосферу. В другом месте пытались открыть что-то подобное, но потом все вернулись.
До «Грязных танцев» была «LaBamba», был «VoodooLaunge», был ресторан, кажется «Guantanamera», который держал Хильберто… Был ещё ресторан «Бэкс» на Курской.
В общем, история интересная. И тусовка раньше была немного другая – да, она была заточена на танцы, но ещё это был клуб по интересам. Там встречалась вся латиноамериканская диаспора, они общались и попутно танцевали.
Понятно, что русских изначально привлекал танец. Но если сейчас делают конгрессы и мастер-классы, то раньше это было просто общение диаспоры. Акцент, по моим ощущениям, был немножко другой.
— Но ведь на сальсе ты не остановилась. Как ещё и самба возникла?
— Я не остановилась на сальсе, потому что прошло какое-то время, и в Москве мне стало, так скажем, сальса-скучно. Я достигла определённого уровня. YouTub’а тогда не было. То есть, чтобы посмотреть, как примерно можно танцевать, друг другу передавались какие-то видеокассеты очень плохого качества. Это было очень сложно, не на кого было равняться, а в своём кругу я упёрлась в потолок.
И потом в том же «Папа Джонсе» познакомилась с девочкой бразильянкой. Её папа работал здесь в посольстве. Появилась компания, и я начала интересоваться этой музыкой.
Вообще я всегда вспоминаю: когда моя мама была беременна мной, она читала Жоржа Амаду. Это – известный бразильский писатель, наверное, у нас из его книг наиболее на слуху «Генералы песчаных карьеров».
Это – офигенный писатель. Я перечитывала его лет в тринадцать, а потом уже во взрослом возрасте, когда начала ездить в Бразилию. Причём его интересно почитать и тем, кто интересуется афро-кубинской культурой, потому что есть культура афро-бразильская, и у него о ней очень много рассказывается, причём с таким сказочным налётом. То есть, моя мама предопределила положение вещей. Похоже, культуру я впитала с молоком матери. (Смеётся).
Плюс, я всегда была настроена на шоу. То есть, мне хотелось не просто потанцевать в клубе, а что-то показывать. На тот момент в Москве были кубинцы, мы с ними работали в клубах и на корпоративах. Иногда мы танцевали какие-то номера, то есть, я уже тогда начала не просто ходить на дискотеки, а зарабатывать на этом деньги.
Но кубинцы – народ сложный, изрядно потрепавший всем нервы. И тут я вижу Бразилию – там не нужны мужчины! Самбу до поры до времени можно танцевать одной!
Мне позвонили две девочка – Лена и Вера Гуща – на тот момент – тоже популярные в Москве танцовщицы: «Давай сделаем шоу!» — «А я не хочу кубинское, давайте сделаем бразильское». Я тогда уже съездила в Бразилию…
И мы сделали шоу «Carnavalera», которое, можно сказать, существует до сих пор. Оно точно просуществовало двенадцать лет, состав менялся, потому что мы все уходили, рожали и возвращались – у Веры на сегодняшний момент уже трое детей. Сегодня мы тоже есть, просто едем, когда позовут.
А тогда спустя какое время в Москве был фестиваль карнавалов мира. Устраивал его Вячеслав Полунин. Там была труппа из Венеции, какой-то китайский парад, и ещё он пригласил целую школу самбы, которая в том году была чемпионом. И мы знакомимся с девочкой-королевой карнавала, начинаем с ней дружить, она какое-то время даже жила у меня дома, потом – приехала в Москву работать. И, когда я второй раз собираюсь в Бразилию, то говорю ей:
— Иви, я еду.
— Прекрасно, ты хочешь выступать на карнавале?
— Странный какой-то вопрос.
И мы приехали с девочками, и ездили туда четыре года. Там уже был определённый круг знакомых, которые просто спрашивали: «Вы в этом году танцуете? А какие в этом году костюмы, и что нужно?». На самом деле, это всё не так сложно.
На какое-то время это была моя жизнь, и сальса перестала меня интересовать. Да, я ходила на вечеринки, но в Москве не пахло никаким развитием, всё крутилось по одним кругам. Да, наверное, уже существовали какие-то фестивали. Но я из этой тусовки на некоторое время выпала.
— А как вернулась?
— Я всё равно всегда была где-то рядом, посещала каждую «Salsa Night Awards»…
Но бывало забавно: я уехала жить на Майорку, и «Cuba Me Mucho» проходил буквально на соседней улице. Но я тогда танцевала «бразилию» и узнала про него, уже когда вернулась в Москву.
А когда я вернулась – был концерт «Los Salvajes» (они же «Los4» — прим. ред.), и меня позвали туда потанцевать – просто как go-go. Первый концерт мы оттанцевали с Сашей Ломакиной, второй – с Юльет Санчес. И это стало – совершенно случайным импровизированным прорывом.
До этого я знать не знала эту группу и едва ли за весь концерт услышала одну знакомую песню. Но, видимо, станцевала я настолько хорошо, что на второй концерт они попросили поставить камеру, на основе съёмок смонтировали видеоклип, и он стал очень популярен на Кубе. Ну, там просто сложилось всё, что нужно для популярного кубинского клипа – известная песня, под которую танцует блондинка (я тогда была блондинкой) с большой попой в очень коротких шортах. И на Кубе про этот ролик говорили все.
На YouTube появилось ещё несколько «видео под другим углом», которые просто снимала публика. И дошло до того, что, когда мы с Йоанди приехали на Кубу и пришли в клуб, там на эту музыку стали крутить на экранах это видео, причём не только клип, но и эти куски. Даже когда дядя Йоанди встречал меня в аэропорту, он сказал каким-то там служащим: «Это – та самая блондинка». И со мной стали фотографироваться. Это было неожиданно, и я прям стала очень популярна, не знаю, почему. Видимо, что-то я делала «не так», потому что я танцевала в бразильской манере.
— Я и хотела спросить, когда был освоен реггетон?
— Давно. Он у меня всегда был – такой, немножко уличный, мне нравился этот стиль.
Потом, спустя какое-то время меня приглашают преподавать. Я очень долго отнекивалась, потому что, помимо бальных танцев, я – самоучка. Сальсе меня никто никогда не учил, реггетону – вообще как-то учить странно. Я приходила на дискотеки – и просто впитывала. Я по натуре – такая «обезьяна»: мне лучше десять раз показать, чем два раза объяснить.
Поэтому вопрос с преподаванием у меня стоял странно – я отказывалась, потому что не понимала, что там вообще надо делать. У меня не было никакой методики. Для меня это была страшная штука: выйти и сказать – что? Пять минут позора?
Но Саша Костенко всё-таки меня раскрутил: «Ну, пожалуйста-пожалуйста, дай мне один мастер-класс по реггетону!» Потом это было раз в месяц, потом – через воскресение, и, в конце концов, превратилось в регулярные уроки три раза в неделю. А потом я просто пришла к Алексенцеву и сказала: «Лёш, я хочу с семинарами поездить по России».
И мы вместе поехали на семинар в Санкт-Петербург, это была какая-то танцевальная разминка. Я вхожу в зал – а там человек семьдесят или восемьдесят! И всё, понеслось.
Когда я смотрю на свои первые фото с семинаров – я везде в бейсболке. Потом я поняла: преподавать мне было некомфортно, и кепка была психологической защитой. Позже я её надевала на реггетон уже в качестве имиджа. Причём в середине занятия понимала, что она мне мешает и снимала, и неважно, что при этом было на голове.
Так, собственно, я вернулась в эту компанию.
А потом был брак с Йоанди. Хотя…это такой странный вопрос. Наверное, я даже больше танцевала, пока мы не сошлись. Потому что мы решили, что хотим ребёнка, и по мере того, как рос мой живот, росла карьера Йоанди. (Смеётся). И потом я поняла, что как-то засиделась дома. Но вот только сейчас, когда Ванесске пять лет, я понимаю, что готова двигаться дальше.
Да, у нас года два была своя школа, это – наше детище, где мы преподавали вдвоём, и это было очень здорово. Все номера Йоанди, в основном, делал с Дианой (Родригес – прим. ред.), мы с ним вместе выступали только в Москве на корпоративах и вели занятия. Сейчас школа закончилась, и каждый из нас ушёл в своё плавание: он покоряет мир, а я покоряю себя.
— Покоряешь себя?
— Да, наверное, мне предстоит снова себя полюбить.
Сейчас вообще всё очень здорово: при определившейся, казалось бы, жизни, я понимаю, что можно столько всего открыть – и в себе, и в людях, и в танцах! Я вижу перед собой какое-то неимоверное количество дорог, и ощущаю неимоверное счастье от того, сколько их, новых, появилось.
Я не могу сказать, что это распутье, это – какой-то приятный перекрёсток. Потому что я уже месяцев пять ничего не преподавала, была в творческом отпуске (разговор состоялся в августе 2016 года – прим. ред.). И, когда мне говорят: «Что ты будешь преподавать?» — отвечала: «Не знаю». Потому что я такой человек — не могу преподавать то, во что не верю.
Реггетон? – да, я могу говорить, что он мне надоел. Но, когда начинаю танцевать, — мне нравится этот ритм. И то – я преподаю его по накатанной. Я начала преподавать в каких-то других школах: меня звали – я поначалу соглашалась, а потом поняла: всех денег не заработаешь. То есть, я готова зарабатывать меньше, но преподавать то, что нравится.
— А что, если не реггетон?
— Моей любовью всегда была самба. Этого пока ещё не очень много в России. Я начала заниматься потрясающей штукой – самба де гафиэйра. Я пока её не преподаю и, наверное, долго ещё не буду. Это бразильская самба в паре, в ней есть что-то от танго и её можно танцевать под босанову – и это очень красиво!
Я преподаю просто самбу и, конечно, сальсу. Причём танцы в паре – это немножко не то. Я понимаю, что моё – это lady styling, я очень хочу передать девочкам то, как я это понимаю. Сейчас я очень сильно увлеклась «нью-йорком», думаю, мы вскоре встретимся на семинарах по этому поводу. (Смеётся). И очень хочется делать какие-то показательные номера. Всё идёт к этому, я думаю. У меня – новое дыхание.
— А что главное хочется передать девочкам?..
— В паре соображать надо по-другому, это очень сложно. Я не говорю, всем – профессиональным танцовщицам и людям, которые занимаются ещё какими-то танцами, это, наверное, легче. Когда ты начинаешь танцевать в паре, и через какое-то время, когда ты понял технику танцевания в паре, сам можешь красиво сделать руки и так далее.
Но девчонкам, которые начали заниматься сразу в паре, всё равно надо ставить корпус, красивые руки. Я не говорю, что в паре это потом прям всё сразу нужно использовать. Но в те моменты собственного полёта, которые у неё есть, девочка может применить какие-то вещи, которые она выучила на уроке стайлинга.
И я не всегда даю стайлинг отдельно от партнёра, я даю движения, которые девушка может сделать в паре. На выходе из dile que no, где-то ещё – движения, которые не передаются партнёру, но при этом делают её красивой.
Если девочка повторит их нн-ое количество раз – когда-нибудь эти движения «выстрелят» у неё в реальном танце. Партнёр никак от этого не пострадает, но она в своём теле будет чувствовать себя немного по-другому.
К сожалению, танцуя в паре, некоторые девочки настолько отдаются ведению и мысли о том, что надо быть удобной партнёршей, что напрочь забывают о себе. Вот с этим я не согласна!
Да, партнёр ведёт и, если ты будешь бодаться, то лучше уж вам танцевать отдельно. Но некоторые ведут настолько никак, что я их называю «перьевое ведение». И думаешь: «Либо я уже тут одна постою, либо возьми и покрути меня, как следует».
Правда, меня тут недавно сравнили с гоночным каром – «на педальку нажал – она уже и улетела». Да, если не умеешь управлять, не садись в эту машину. Иначе «пока потанцевал, все борта себе отбил».
В парных танцах есть такое представление: партнёр управляет – партнёрша ведётся, и чем лучше она ведётся, тем лучше она партнёрша. Но у меня возникает вопрос: «А долго ли мы будем ублажать партнёров?»
Если партнёр только и знает, что меня крутит туда и сюда, но при этом видит, что у меня вот так рука полетела, я хочу здесь вот это сделать – мне кажется, он тоже должен повестись, это и есть взаимодействие в танце. А если у меня уже глаза бешеной селёдки, потому что я все свои чакры открыла, чтобы понять: «А что он хочет», — для меня это – не танец, я устаю от такого. То есть, получается, я ему отвечаю, а он меня не слышит.
Поэтому
стайлинг нужен девочкам для проявления себя, своей самости, чтобы показать, что ты хочешь, и этого не бояться. Я не говорю об открытом противоборстве в танце – так, чтобы упираться и дёргаться. Может быть манерой, каким-то движением показать, что ты хочешь чего-то другого. Ну, как в жизни, Боже мой!
— Не боишься, что девчонки начнут вести в танце? Наши женщины ведь ведут – по крайней мере, первые несколько месяцев занятий.
— Ой, нет. Жизнь научит.
Кстати, вот за этим я пошла на кизомбу. Я несколько месяцев хожу на кизомба-вечеринки. Подумала: если уж я сальсу выучила на дискотеках – ещё я буду по кизомбе на занятия ходить.
Пришла, потанцевала – и поняла, что вот этот танец как раз – прекрасное средство себя усмирить. Потому что уж если там ты не будешь слушаться партнёра, у вас постоянно будут столкновения. И вот там очень здорово отдаваться партнёру, на это рассчитан танец: ты встаёшь в пару и делаешь всё, что партнёр просит тебя импульсами.
Меня кизомба очень сильно утихомирила, для сальсы это был положительный опыт, потому что я стала как-то по-другому слушать партнёров.
Так что, все танцы – это положительный опыт. Если ты танцуешь одно и пойдёшь на совершенно противоположное направление, будет только польза. Если тебя действительно интересуют танцы, конечно.
Поэтому я не боюсь, что научу девочек делать жёсткий стайлинг. Они никогда в полной мере не сделают этого на вечеринке – им социум не позволит, будет «не комильфо» так себя вести. То есть, танцуя на вечеринке, мы понимаем, что большие движения будут не к месту. Если они сделают в четверть от того, что мы делаем на занятии, будет уже хорошо. Но на занятии мы делаем на максимуме.
Жизнь научит, и одно и то же движение с одним партнёром она сделает по-одному, а с другим – по-другому. Потому что всё равно это парный танец. Один кто-то на тебя посмотрит, и рука в движение просто не пойдёт, а с другим ты поймёшь, что без этой руки – вообще никак.
— В каком формате это всё сейчас будет? Проект «Наталья Сиренко» или какая-то школа?
— Много всего, моя голова не успевает всё это думать. Во-первых, с одной моей подругой мы открываем танцевальную фитнес-студию «Miracle». У нас с ней день рождения в один день, и мы обе, как шутит её муж, «два пальца в розетку», так что все занятия собираемся вести вместе.
У нас будет ламбаэробика. В Бразилии она существует раньше зумбы. То есть, целый час такого танцевания под известные бразильские песни очень спортивного направления. Ещё будет реггетон и самба и, может быть, какие-то женские практики. Мы хотим на девочек всё это завести.
«Miracle» — ну, потому что всё в нашей жизни происходит так: ничего-ничего, а потом раз – и чудо! Чудо – это наши дети. У неё двое детей, младший – двухмесячный, и вот она сейчас выходит на занятия.
А ещё есть песня Тома Джонса “Sexy Thing” и там слова: “I believe in miracle!” Это – наш гимн уже этак пару лет. Когда я куда-то собираюсь, и у меня нет настроения, я её включаю и иду – такая она пижонская.
Этот проект будет пока, наверное, только для девочек. Может быть, когда-нибудь потом мы сделаем что-то в паре, пока такая задача не стоит.
Потом я ещё выступаю, может быть, вскоре вы этот увидите – сделаю какие-нибудь номера, хочу сольник сделать вообще. Будет такое miracle для всех.
