Мы нашли. пожалуй, самого скромного преподавателя в Санкт-Петербурге. Много лет он делит время между родной школой и университетской кафедрой, рассуждает о важности local teachers и точно знает, как остаться в сальсе надолго.
— Традиционный вопрос – как ты пришёл в сальсу?
— Танцевал-то я давно, точнее, любил танцевать. А вот в сальсу пришёл где-то году в 2005. В Петербурге тогда уже было несколько крупных школ, но как-то этим направлением я не интересовался.
До этого я танцевал сольно – просто любил ходить по клубам, какое-то время тусовался с брейкерами. Специально никогда ничем не занимался и ни в каких группах не участвовал.
В 2005 году мне было тридцать пять. Все друзья-танцоры, которые тусовались со мной превратились в «нормальных людей», и мне ничего другого не оставалось, как податься в парные танцы. То есть, к этому я пришел естественным путем.
Мне кажется, в парные танцы приходят осознанные люди – либо с жизненным опытом, либо с танцевальным.
Всё, конечно, получилось случайно. В Питере есть группа «Маркшейдер Кунст», у них был концерт в одном из ночных клубов, и там я увидел ребят, которые танцевали под эту музыку.
А музыка была, как обычно у «Маркшейдеров», — то ли кумбия, то ли меренге, в общем, что-то латиноамериканское; как я теперь понимаю, чистой сальсой это назвать сложно. Но я впечатлился процессом: партнёрша ведётся, партнёр ведёт, и при этом ясно, что танец не постановочный, импровизация, — и потом уже стал интересоваться, где такие люди обитают. Одна из знакомых посоветовала мне пойти к Фёдору Недотко.
— А Недотко к тому времени уже перешёл от линди к сальсе?
— Да, он начинал с линди-хопа, и было это в клубе «Храпкоff». А к тому времени уже год была «Casa Latina». Причём я помню, что мы начинали танцевать «на раз». Но это было месяц или два. А потом Федя съездил на какой-то крупный конгресс и, приехав оттуда, сказал: «Теперь будем «на два» и никак иначе». Было тяжело, все скрипели, но, когда он показал бейсик на клаве, мы поняли, что это ОНО, постепенно перестроились, и теперь по-другому не мыслим.
— Так понимаю, физическая подготовка была неслабая. А что, по сравнению с предыдущим танцевальным опытом было новым?
— Когда ты занимаешься в школе, тебе первым делом рассказывают, как устроена музыка. Но самоучки ничего этого не знают, и, когда ты танцуешь от музыки, то слышишь какие-то акценты, пытаешься их обыгрывать, но никогда не считаешь. Кстати, про кубинцев говорят, что счёт у них появляется, когда они приезжают в такие страны, как наша, и начинают преподавать. Думаю, если бы я с детства танцевал парные, тоже не считал бы. Считать было непривычно.
В общем, чувство музыки у меня было, общая физическая подготовка тоже присутствовала, а по-настоящему новым было взаимодействие с партнершей – это действительно было сложно понять. Помню, на первом этапе мои сольные привычки очень сильно прорывались. Наверное, если спросить кого-то из партнёрш, которые танцевали со мной тогда, они скажут, что было очень много соло.
— А к новой музыке как привыкал?
— Музыка уличных танцоров – фанк, соул – это такие вещи, от которых рукой подать до джаза, а «нью-йорк» — это наиболее джазовый стиль сальсы; видимо, этим он меня и привлёк. Я всегда говорю: если бы я пришёл не к Феде, а в какую-нибудь другую школу, то скорее всего не остался бы; был бы сейчас в линди-хопе или где-то ещё, но вряд ли это была бы такая сальса-сальса.
Мне нравится единый «джазовый» подход к линди и сальсе, к социальным танцам вообще. Ведь здесь импровизация, индивидуальность – ключевые вещи. То, как Фёдор совмещает линди и сальсу, его манера двигаться, и даже то, как на занятиях интерпретирует музыку, – всё это джазовое и импонирует мне.
— То есть, до этого движение под музыку было интуитивным, а, будучи снятым с другого человека, стало осознанным?
— Да. Но пришлось начать считать. (Смеётся). Я вообще, как я думаю, учусь довольно туго. То есть, пока каким-то сложным манером движение через себя не пропущу, копирую с трудом. Если последовательность сложная, я, может быть, отойду в уголок и там потыркаюсь, пока не пойму, как это у меня работает. Ведь до сальсы необходимости снимать движение у меня тоже не было – танцевал себе от души, как хотел, а тут, оказывается, надо попадать в какие-то цифры. В итоге счёт звучал в моей голове, наверное, около года.
— А как танцевание вылилось в преподавание?
— Мне кажется, сложно найти ребят, которые танцуют больше пяти лет и при этом никогда не пытались кому-то что-то объяснить. Хотя я очень понимаю и уважаю людей, которые продолжают танцевать и остаются в тусовке просто ради танца, а не ради «профессионального» роста.
У меня самого не было никаких, так скажем, карьерных мотивов. Всё началось с диджейства в Касе, благодаря которому я не пропускал ни одной вечеринки; а, поскольку на вечеринках народ друг друга замечает, меня увидела Женя Ройзман (Баранова) и предложила попробовать преподавать в «Miami Dance» (примечание редактора: ныне школа «Be salsa dance club»). То есть, это не была моя инициатива. В то время я был, что называется, на подхвате у Феди, подменял его на занятиях, когда он уезжал, но это было лишь эпизодически. А тут – Женя предложила и я попробовал.
Наверное, рано или поздно это все равно случилось бы. Теперь я знаю, как это происходит – мне и самому доводилось спрашивать давно танцующих парней, нет ли у них желания попреподавать.
И потом, я же университетский преподаватель, что-либо объяснять для меня – обычное дело. Может быть поэтому я и не сомневался особо.
— Я знаю не много людей, которые к преподаванию пришли через музыку. Чаще бывает наоборот: преподаватель начинает диджеить на школьной вечеринке. То, что заход случился через музыку, как-то отразилось на преподавании?
— Ну, музыка для меня очень важна – наверное, это самое главное в танце. Я имею в виду, что танцор – это музыкант, а тело – инструмент. Под какую попало музыку я не танцевал бы никогда. Поэтому диджейство для меня – занятие более естественное, что ли.
Диджеить, кстати, я тоже стал вынужденно. Были годы, когда Федя стал очень сильно разъезжать – наверное, 2008-2009. До этого он ставил музыку, а тут чуть не каждые выходные его не было в Касе. В то время в Касе играли еще диджеи ТолькоВот (Сергей Тимошенко) и Зю (Саша Зюбенко), но только я был плоть от плоти Касовской, поэтому постепенно захватил пульт, прирос, пустил корни. (Смеётся).
На занятиях музыка у меня тоже на первом месте. Всегда стараюсь показать ребятам, что вот здесь можно замедлиться, здесь синкопировать, какую-то музыкальную фразу целиком «отыграть» ногами, а здесь – добавить «мяса». Даже на разминке все надо делать в музыку.
— А чем отличается процесс преподавания танцев от университетских дисциплин?
— Самое главное – тем, что в танцах ты можешь показать. То есть, на лекции нужно убеждать другими способами, и пригодится только голова, а тут у тебя есть всё тело. Но в танцах я и сам лучше воспринимаю информацию визуально, чем если мне кто-то разложит движение в каких-то терминах. Тогда я точно ничего не пойму. А вот, если показать, тогда я картинку «снимаю».
Соответственно, и преподаю я так же. То есть, могу, конечно, и объяснять. Но я, например, до сих пор не удосужился овладеть общетанцевальной терминологией, которую активно используют выходцы из бальных танцев. Термины у меня частично Федины, частично – какая-то отсебятина. Когда нужно, объяснить, какая мышца какую кость куда двигает и зачем, я в состоянии, но обычно предпочитаю показывать, раскладывая движения — начиная с более простых и наращивая сложность. И это, конечно, совсем другое, чем читать лекции.
— А на восприятие математики умение видеть движение как-то повлияло?
— Ну, когда я объясняю математику, тоже предпочитаю образные вещи чисто логическим схемам. Повлияли ли на то танцы? Наверное, как-то – да, сложно судить.
Вообще математиков часто считают сухарями, упёртыми логиками. Но даже среди математиков есть деление на право- и левополушарных. Правополушарные склонны к геометрии, они оперируют картинками и образами. А заточенные на левое полушарие хорошо жонглируют символами. Видимо, у меня изначально был перекос в правое полушарие, а танцы это только укрепили.
— Что, и ведущая рука – левая?
— В «нью-йорке», да, чаще левая, а по жизни вообще – правша. (Смеётся).
— Мы добрались до начала преподавания в танцах. Как набирался самый первый курс?
— По-моему, я пришел в уже готовую группу. Тогда в «Майами» преподавали еще Сергей Кочарян и Валя Заболотная, учеников было достаточно. С самого начала мы вели группу с Женей. Если она не могла, то я вел один. Но я не помню, чтобы я ассистировал – я с самого начала преподавал. Видимо, это Женин подход, – она сразу отдала мне лидерство, как в танце партнерша партнеру.
Естественно, на мне была разминочная часть, потому что я мог делать какую-то пластику под нестандартную музыку. Ну, и как обычно — разминка состоит из какой-то ОФП-части – координационной и «изоляционной», потом – какие-то варианты бейсика, а дальше уже – парная часть, которую мы делали вместе с Женей.
То есть, никакой карьеры здесь, можно считать, и не было – как я начал преподавать, так и преподаю, только сейчас один.
— Приход в танцы во взрослом возрасте – даёт что-то дополнительно? Умение объяснить, понять?
— Да. Вот в Европе мы наблюдаем, что всё ещё более «инфантильно», поэтому там появляются ещё более поздние танцоры. У нас ранние ребята если и приходят – то потому, что они занимались бальными или какими-то другими танцами. Но вообще если появляются восемнадцати-двадцатилетние, можно сразу сказать: этот человек потанцует и уйдёт, возможно, потом вернётся, уже в осознанном возрасте – годам к двадцати пяти.
Сальса как хобби — дело взрослых людей, я в этом убеждён. Социальные танцы предполагают достаточно высокий уровень общения, когда ты думаешь о другом человеке, и тебе важна не картинка — как это выглядит со стороны, — а что вы при этом чувствуете.
Восемнадцатилетним это просто не по возрасту, я так считаю. У них слишком много других интересов, «активный поиск» и т.п. А дети в социальных танцах – это нонсенс вообще.
— На занятиях этот момент общения как-то проговаривается? Этому можно научить?
— Научить, конечно, нельзя. Я вообще считаю: если люди что-то такое воспринимают, глядя на меня, то моменты, связанные с общением, приходят не с занятий. Они приходят, когда ты видишь человека танцующим на вечеринке. Когда тебя прёт от музыки, и когда происходит какая-то игра с партнёршей, весь танцевальный кайф – это всё исключительно вечериночное.
Конечно, на занятии можно проговорить какие-то ориентиры, к которым следует стремиться, чтобы было «хорошо», и я это делаю. Но в основном это пример вечеринок.
— Но вечеринки бывают разные – не всякая показательна.
— Я говорю, прежде всего, о том примере, который подаю на вечеринках сам.
Я – взрослый товарищ, но всё равно понимание «социальных» моментов пришло не сразу. Раньше я был больше заточен на игру с партнёршей: ты что-то делаешь, она отвечает – такой немного спортивный интерес. Теперь задумываешься о том, чтобы это было приятно, душевно и тепло. А со стороны всё это видно.
Поэтому, надеюсь: ребята, которые у меня занимаются, на вечеринках видят, как я это понимаю, и потом этому следуют.
— Как держатся в танцах столько лет? То есть, как не бросить, во-первых, и как быть в форме? Что уж скрывать, мы – в том возрасте, когда балетные на пенсию уходят.
— Ну, они и раньше уходят. (Смеётся). Как-то специально держаться не приходится, потому что я очень люблю танцы. Для меня они по-прежнему – не работа, и, надеюсь, долго не будут. Если когда-то это начнёт становиться работой-работой, я, наверное, буду с этим заканчивать и переходить куда-то в другие вещи. Держаться получается, наверное, за счёт куража.
Ещё, поскольку на вечеринках я сам себе диджей, то могу поставить какие-то композиции, от которых меня прет. Поэтому не приходится брюзжать, что вот, мол, музыка теперь уже не та, что раньше. Я из тех диджеев, которые не сидят за пультом и всё время танцуют. Могу пропустить песню-другую, только если надо накидать в плейлист ещё несколько треков, а так я всё время на танцполе. И хотя сейчас у меня ещё три часа занятий перед вечеринкой, вроде бы, это не очень сильно сказывается.
— А как это совмещать с работой в университете? По опыту, после нескольких пар даже на занятия в школу приходишь уже никакой.
— Дело в том, что у меня в университете режим очень свободный. То есть, обычно в неделю бывает занято три дня, в некоторые семестры – четыре. Но я всегда стараюсь договариваться в деканате, чтобы мне пары напихали погуще и, желательно, в те дни, когда в Касе у меня нет занятий. В итоге на занятия я обычно прихожу свеженький, выспавшийся. Видимо, инстинктивно страхуюсь от перегруза. (Смеётся).
— Между прочим, крайне редкое умение – гореть долго и постоянно.
— Ну, не такое уж, наверное, и редкое. Просто в социальные танцы много людей приходит без подготовки, и
если ты пришёл в районе тридцати лет, может быть, в тебе это не успевает разгореться. Ты ходишь год, два, но танцы не становятся насущной потребностью.
Но если ты начал раньше, или раньше занимался танцами, и танцы в тебе, то никуда ты, в принципе, не денешься – так и будешь танцевать, пока ноги ходят.
Можно просто перетекать из жанра в жанр. Начать с «пацанского» линди-хопа, потом почувствовать «страсть» в сальсе, а потом, «пресытившись», уйти в «чопорное» танго. То есть, если ты в танцах, ты всё равно танцуешь, не важно, что именно, и остановить тебя могут, наверное, только серьезные проблемы со здоровьем. Люблю, поэтому и продолжаю танцевать.
— А на работе в курсе этого долгого хобби?
— Да, в курсе. Периодически просят станцевать на каких-то мероприятиях – я неизменно отказываюсь. Вот так, люди со стороны не понимают разницы между постановочным танцем и тем, что мы делаем на вечеринках. А мне не хочется специально напрягать какую-то партнёршу или группу, поэтому я отмазываюсь.
Студенты прознают, но, по-моему, не каждый семестр. Было, наверное, пару случаев, когда кто-то из них приходил на занятия. Но студенты заняты своими делами, может, они и пришли бы позже, если бы я о себе как-то напомнил. А так – редко.
Между прочим, есть наблюдение, что из двух моих потоков – технического и физико-математического – к танцам, как ни странно, более склонны люди с физмата. Так что представление о математиках как сплошь аутистах — неверное. Многие сильные математики, которые реально что-то делают в науке, — совершенно адекватные люди. Они бегают, ходят в горы, купаются в проруби, а не просто толстеют и лысеют над бесконечными формулами.
— Что в творческих планах – чопорное танго?
— Нет, пока рановато. (Смеётся) Но я не буду ждать времени, когда всё это обрыднет, пусть всё происходит само собой.
Не могу сказать, что относительно танцев я какой-то особо творческий человек, тем более – с планами. Я не гонюсь за постановками номеров, но делаю внешне рутинную работу – диджею и преподаю. Мне это в кайф.
— Кстати, что самое главное надо передать ученикам?
— Я стараюсь привить любовь к музыке. Иногда пытаюсь поставить себя на позицию учеников и понимаю, что каждый из них воспринимает музыку, которую я ставлю, по-своему. Кому-то она может казаться сложной или, наоборот, однообразной. Но я стараюсь показать, «куда» слушать, во что «вглядываться», чтобы понять, почему люди (я в том числе) так от нее прутся.
И действительно, попадаются люди, которые начинают в это дело врубаться, копать дальше самостоятельно. Примеры таких ребят у меня есть.
А вообще,
надо заразить, показать, что танец – это кайфово, и помочь преодолеть тот барьер, за которым человек начинает получать искорки удовольствия. То есть, главное – не грузить бесконечными связками, а научить даже бейсик ходить так, чтобы тело от этого получало удовольствие. Удовольствие уже запускает обратную связь: нравится – танцую больше – лучше получается – нравится …
— И всё-таки, хотелось бы куда-то поехать, что-то поставить?
— Однажды у Феди я услышал такую вещь: на каком-то большом конгрессе очень заметный человек из линди-хопа кланялся в ноги так называемым local teachers – людям, которые никуда не вылезают, а работают по школам, создают культурную среду, из которой и вырастают хорошие танцоры.
Так вот, я и к диджейству своему, и к преподаванию отношусь с этой самой позиции: я сижу в школе, и моя забота – чтобы то, что я делаю, было качественно. Несмотря на то, что вечеринка в Касе – «местная», мне совершенно не хочется выглядеть там халявщиком. Она происходит каждую субботу, уже много лет; наверное, это – самое постоянное танцевальное место в Питере. И я считаю, что это круто – когда есть место, куда ты можешь вернуться, сделав перерыв в два года, и увидеть, что здесь – всё та же атмосфера, примерно те же знакомые тебе люди, любимая музыка. Это всё создаёт ощущение этой самой культурной среды, которой в России очень не хватает.
Я считаю, что задача человека, который пропагандирует, продвигает сальсу, — быть постоянным, верным какому-то месту, и неуклонно продолжать делать своё дело. И пусть таких будет много.
Увы, в российской сальсе хватает надувного, сиюминутного, рассчитанного на поток людей, которые все равно уйдут, так что лучше бы они и не приходили.
Почему, по слухам, культурная среда сальсы есть в Нью-Йорке или на Кубе? Там для этого есть критическая масса увлеченных людей. Но такая среда не образуется, если подходить к сальсе исключительно с коммерческой позиции, потому что самодостаточных, гармонично развитых людей не привлечет реклама с маракасами и девочками в бикини.
Под коммерцией я имею в виду еще вот что. Каждый преподаватель скажет, что вести группу новичков – это благодарнейшее дело. Они смотрят на тебя с восхищением, есть куча вещей, которых они ещё не знают, и им можно объяснять-обобъясняться. И многие, как мне кажется, попадают вот в какую ловушку: они начинают набирать группу за группой, и такие ученики «заходят» и «выходят» – создаётся, что называется, текучка. Школе это даёт поток людей.
Есть преподаватели, которых совсем нельзя назвать звёздами танцпола – они немузыкальны, некоординированны, да и просто занимаются не своим делом. Но у них постоянно набиты классы. Вот это для меня – загадка. Видимо, ведётся какая-то рекламная работа, вроде анимации на оупенах. При этом на выходе – пшик. Если убрать таких случайных людей, 80% народа из сальсы просто схлынет, и мы увидим, как тоща наша танцевальная культура, оставшихся очагов будет совсем мало.
К сожалению, очень немногие держатся за танцы ради танцев и за музыку ради музыки. По большей части наблюдается попсовость. Для большинства «проходящих» людей сальса так и остаётся экзотикой — теми самыми маракасами и попотрясами, которые они периодически видят в телевизоре. А нам нужны постоянные друзья, мы хотим жить в кругу людей, которые заражены этим вирусом.
Несмотря на то, что я сижу здесь в Питере, я знаю, что мои друзья, которые «больны» сальсой в Москве ли, в Ростове ли, продолжают этим заниматься, и это создаёт ощущение теплоты и надёжности. Всё, что происходит «на местах», происходит так, как надо, но хотелось бы, чтобы этих очажков было побольше.
