Новости партнеров

Яна Потоцкая: сальса с философом

У этого большого разговора есть несколько слоёв.

Новички в танцах узнают из него, как изобрести велосипед самым сложным способом. Ну, и не самым сложным тоже. Преподаватели – как устроить школу. А ещё здесь много говорится о том, что сальса может дать людям. Даже если назвать её «Васькино счастье».

 — Насколько знаю, у нас есть история о человеке, который вообще не танцевал, а теперь преподаёт танцы. Как так получилось?

— Просто познакомилась в Интернете с молодым человеком, и первая фраза, которую он мне написал, была: «Привет. Хочешь, я научу тебя танцевать?» Сейчас он в Альметьевске, достаточно хорошо известен в сальса-сообществе – Тимур Зяппаров.

Он просто познакомился со мной, и на первом же свидании показал базовый шаг. Это совпало с тем, что я видела в «Грязных танцах». А через день его вызвали в Польшу, где он работал переводчиком, и он был вынужден оставить на меня группу, которая занималась уже полгода.

А потом как-то так понеслось, что через три недели я и номер ставила, и конкурс мы выиграли. Всё прямо зажглось – наверное, очень большую роль «Грязные танцы» сыграли. С детства о танцах мечталось, а их не было. И когда они появились, я окунулась в них с головой. И не думала ни о чём больше.

_JVgJmp6fPA

— Человек, который не танцевал вообще, через три недели ставил номер?

— Угу. (Смеётся). Конечно, сейчас, когда я смотрю эти старые видео (а я их специально сохранила, зная, что, скорее всего, попадаю во всё это надолго), смотреть на них очень смешно. Мы танцевали тогда линейную сальсу LA, и это было настолько деревянно, смешно и страшно… Но номер, кстати, получился задорный, интересный. Как-то легла душа.

Наверное, я сроду умею немножко быть организатором, и, когда ты понимаешь, как надо, то тебе всё равно – организовать мясокомбинат или поставить танец. А ещё я по образованию музыкант, и музыка мне подвластна любая – я её понимаю и чувствую. Плюс театралка.

То есть, я стараюсь ставить номера, чтобы они были интересны не просто как какой-то хореографический момент. В соушл это сложно в любом случае – особенно, когда танцуют очень взрослые люди, люди с травмами.

У меня есть ученики, у которых горб, у которых ДЦП. О каких хореографических номерах для них вообще может идти речь? Конечно, это очень много театра, много чувства, разнообразия!

Поэтому, наверное, тогда мне удалось справиться с постановкой – на каком-то жутком подъёме и страхе, понимании, что «никто, кроме меня, этого больше не сделает».

— А это первое знакомство с сальсой состоялось в каком возрасте?

— Мне «повезло». Это был ещё и пятый курс. То есть, сальса «зашла» примерно за месяц до защиты диплома. Я точно помню эту дату – 15 марта 2008 года. 4 июня у меня была защита одного диплома, 24 июня – второго – я получала два высших образования одновременно.

А потом я на год ушла на завод, и мне казалось, что всё хорошее и светлое в моей жизни, кроме сальсы, закончилось. Наверное, это тоже сильно подтолкнуло к тому, чтобы заняться только сальсой. Потому что, в отличие от сальсы, завод убивает творчество, вообще убивает в человеке жизнь.

aENpD3WVQdY1

 

— Я не поняла, а что ты делала на заводе?

— По образованию я социальный философ и социальный психолог. И потом преподавала социальные танцы – вот как получилось. А на завод…надо было куда-то идти работать, мы искали знакомых, и я ушла работать на завод инженером отдела труда и заработной платы. Я продержалась там без десяти дней год и просто сбежала.

— Инженером? Школьной математики хватило?

— На самом деле, мозг. Любое нормальное высшее образование учит учиться – больше ничему. Если ты умеешь учиться, не важно, чем ты занимаешься. Я там занималась управлением, сертификацией, кадровыми вопросами. Для меня это всё равно было близко, потому что это работа с людьми.

Я помню, когда мне был двадцать один год, я была совсем маленькая свистушка, вечно ходящая в ламбаде, каких-нибудь фиолетовых лосинах и кофте с вырезом. Я звонила начальникам отделов и говорила:

— Почему у меня нет этой бумажки?! Она должна была уже вчера лежать!

Они прибегали к нам:

— А кто такая Яна Юрьевна?!

И тут им эта девочка-припевочка:

— Я! А что?!

То есть, это был вечный шок. Я понимала, что люди не в состоянии преодолеть возрастной порог, и для них девочка двадцати одного года навсегда останется девочкой, независимо от того, насколько она специалист. И это мне тоже было не по нраву.

Опять же, в сальсе этого нет. В сальсе не важно, сколько тебе лет – ни ученику, ни преподавателю. Сколько у нас взрослых преподов, так же, как и молодых – и это вызывает только уважение и удовольствие. 

PvoL_JHwVrU

— А сальса в этот год держала? Потому что нелюбимая работа – это мрак, конечно.

— Здесь мама сыграла очень большую роль. Она всегда говорила: «Давай ты всё-таки будешь искать то, что тебе нравится».

Ей в своё время родители не дали такой возможности, и она очень хотела, чтобы я себя проявила так, как я чувствую. Поэтому и образование мне позволили получить то, которое я хочу – совершенно с непонятной стороной реализации. Потому что, ну, кем работает философ?

А оказалось, философию с психологией можно применить, но только так, что я ушла в поиск себя. Восемь месяцев нигде не работала – только подрабатывала. И потом мне предложили снова преподавать сальсу – уже у Алёны Добронравовой. «Давай попробуем из тебя препода сделать, только не по «линейке», а по касино?»

Собственно, с этого всё началось. Потом было отпочковывание: сначала Алмаз ушёл от Алёны, создал свою школу. Потом я поняла, что у меня появляется своя концепция и своё видение, как это танцевать, и как я бы хотела видеть в этом людей и себя. Я ушла в другую школу, и, в конце концов, открыла свою.

То есть, путь был достаточно долгим, и, сколько бы я ни пыталась опять уйти в «линейку», всё равно возвращалась к касино. Ментально, по телу «линейка» — это не моё, я её не чувствую. А касино «зашло» сразу. Так что оно было кусками и урывками, но в итоге привело.

— Вспомни свои занятия в первый год. Линейка, касино – для человека, который до этого вообще не танцевал – фантастика.

— Наверное, здесь помогла привычка всё систематизировать. Философский факультет очень хорошо учит выстраивать всё в схемы. Я до сих пор говорю ученикам: «Сальса – это схематика, это на самом деле очень просто. Есть одна схема, вторая, третья. И мы накладываем одну схему на другую».

Сложности случились только в том, что нужно было после полугода «линейки» переориентироваться в касино. Алёна проявила достаточно терпения, мы с ней разрешали главный вопрос – как по кругу-то ходить.

Ещё  повезло в том, что я визуал. Для меня было проще смотреть видео и пытаться ассимилировать его с собственным телом. Снять себя на видео и понять, чем оно отличается, от того, к чему я стремлюсь.

oIzF9fw4TIk

— То есть, на тот момент в Казани касино было не слишком развито, поэтому обучение шло, в основном, по видео. Так?

— Изначально — да. Касино и «линейка» у нас запустились примерно в одно время. Алёна вернулась из Питера, танцуя касино. Параллельно вернулись из Америки Тимур и Лейла, запустили «линию». Соответственно, на Алёну мы ссылались как на главный источник знаний по касино, но хотелось больше информации.

Я пришла в марте 2008 года, и в 2009, примерно через год, были первые мастер-классы — сначала у Бори Эча, потом Алексенцев и Наташа Сиренко.

И тогда мы поняли, что обучение должно быть личным – не по видео. Наверное, кому-то это непонятно до сих пор, но мне стало ясно: хочешь учиться – учись у людей, спрашивай, задавай вопросы.

 Обучение должно быть личным – не по видео. Наверное, кому-то это непонятно до сих пор, но мне стало ясно: хочешь учиться – учись у людей, спрашивай, задавай вопросы.

— Ещё вопрос: можно отсмотреть миллион часов чужого видео и всё равно приходится потом «надевать на себя» чужое движение. Насколько я понимаю, ты смотришь видео, строишь для себя некую мыслительную схему и потом перед зеркалом её вбиваешь?

— Да, перед зеркалом. А потом раньше я ещё снимала себя на видео, и ставила параллельно два видеоролика. Я, конечно, понимала, что бесконечно далека от идеала, но пыталась рассматривать своё тело со стороны: «Где какой суставчик пошёл не туда? И как бы это скопировать?»

Как рисует ребёнок: сначала раскрашивает раскраски, потом пытается что-то копировать, и когда уже набивает руку на копировании, начинает создавать что-то своё.

Так и тут: сначала были раскраски, когда тебе казалось, что ты танцуешь. Ну, ритм же держишь, молодец. Потом пошёл этап копирования. И только когда этот этап дал понимание, что есть какая-то база, и всю её глазами всё равно не усмотреть – всё равно надо систематизировать через тех, кто гораздо больше тебя знает, через носителей культуры – пошли классы.

Мы очень много ездили, очень. Но это началось через год.

— Но ведь кубинская пластика очень отлична от европейской. И европейцу иногда непонятно, какими мышцами вообще сделано то или иное движение. Обычно говорят, что на первом этапе нужен как раз преподаватель, который всё время тебя правит. А ты шла в обратном порядке. Это изобретение велосипеда самым жутким способом.

А было не к кому обращаться. Основателей сальсы в Казани – по сути, четыре человека: Алёна Добронравова, я, Женя Крылова и Алмаз Эль. Мы все вышли от Алёны, но всё равно считаемся основателями, потому что до нас в Казани сальсу не танцевали и не развивали.

Мы только начинали туда влезать. Ни у кого из нас ещё не было своих школ и свободного заработка, который можно было бы потратить на самообразование. Это потом я брала пять часов индивов у Дианы по одной богине. [1]

Следующий этап моей сальса-жизни – это попадание в Armeny Cas’у. И только там началась стройная система знаний – вплоть до аттестации. Там были беседы с носителями культуры – не в режиме классов, где сто пятьдесят человек народу, и твой вопрос будет похоронен или вообще не дойдёт до преподавателя. Это были мини-группы, причём для преподавателей – мы постоянно общались, потом ещё выходили все вместе на тусовки, живое кубинское общение воспринималось совсем по-другому.

Плюс постоянные поездки по России к разным кубинским преподавателям, или некубинским, но тем, кто нашёл своё понимание сальсы. Это всё второй этап. Я могу назвать его глубинным обучением. Именно тогда мы начали пытаться танцевать кубинскую сальсу, а не просто «сальсу-касино в понимании Казани». Это был огромный скачок и для нас, и для наших учеников.

Z0xND_lmtFQ1— Какие это были годы?

— В самом конце 2008 года я пришла учиться, в 2009 – вернулась в Алёне, в 2010 Армен убедил меня, что я могу открыть собственную школу. Я сняла зал, и начала пахать. При этом старалась постоянно ездить в Москву и учиться по максимуму.

Это был интересный год. Даже начали узнавать, ззвать на мастер-классы – в Уфу, Ульяновск – далёкие для меня на тот момент города. Мне казалось, что это просто нереально, но это было очень интересно.

-Разницу между преподаванием отечественных учителей и кубинцами ты чувствуешь?

— Я бы вообще сначала поделила на два типа кубинцев. Кубинцы бывают такие, кто уже прочувствовал русский менталитет, понял, что заходит русским людям, а что – нет. И такие, кто окончил Высший институт искусств [2] и с этим багажом приехал в Россию. И они просто выдают эти знания: «Делаем так, так, так». Но не объясняют, почему, как и зачем что-то делать.

Да, у них есть от природы эта пластика – у них банально по-другому попа устроена, они ходить привыкли иначе. Но к таким кубинцам я даже не вожу своих учеников.

Сейчас в России стало модно привозить кубинцев с Кубы, втыкать их в школы и катать по стране в волшебный цирковой тур. Но я говорю: «Нет, мои ребята туда не пойдут. Ваш кубинец – не обрусевший, он молодец, хореографически танцует, у него три шпагата в семи разных позициях, но мне это не интересно». Мои ученики должны понимать. И кубинец должен понимать, что он даёт.

И есть кубинцы обрусевшие или, хотя бы, поработавшие в Европе. Они уже понимают, что европейцы немного иначе устроены, в том числе по менталитету. А русские – совсем холодные.

На Кубе парный реггетон танцуют дети в восемь-десять лет, и для них это прикол. А для наших людей даже в двадцать-двадцать пять (казалось бы, не подростки) – это всё хиханьки-пошлота. И они не понимают, что это – танец, и как будете его строить – таким он и будет. Будете воспринимать пошло – будет пошло, будете воспринимать, как танец – будет танец.

Поэтому я бы советовала ездить на обрусевших кубинцев, которые сами начали преподавать и уже поняли: чтобы закрепиться в России, надо думать, как русские.

Сколько лет прошло – и я до сих пор говорю ученикам: есть Маркос, у которого русская жена, и он совсем понимает русских. Есть Диана, которая может не только показать, но и объяснить. На них я вас повезу. Йоанди я сама привозила.

Но на тех, которые месяц назад приехали в Россию, я и сама не пойду, — мне это не надо.

 Я  бы советовала ездить на обрусевших кубинцев, которые сами начали преподавать и уже поняли: чтобы закрепиться в России, надо думать, как русские.

— Сальса – социальный танец, в который все входят очень по-разному. У кого-то интерес начинается с Кубы, у кого-то – с ног. Что интересного ты для себя открыла за то время, пока занимаешься?

— Действительно, сальса – абсолютно социальный проект, и, наверное, если бы её танцевали под лезгинку или под бурятские народные песни, для меня она осталась бы сальсой.

В сальсе люди отрываются от компьютера и страшных гаджетов, в которых теперь постоянно живут, и снова учатся общаться. Даже банально смотреть друг другу в глаза.

Нынешние люди смотреть друг на друга отвыкли. Их просишь об этом – и они либо вштыриваются в партнёра, либо начинают бегать глазами по углам.

Во-вторых, самый важный аспект, особенно для российских женщин, — гендерный. Я буду повторять это в каждом интервью: в сальсе мужчина ведёт себя как сильный мужчина – ответственный, который понимает, что женщина от него зависит, – от его ведения, от его чувствования партнёрши, чувствования музыки, атмосферы вокруг. А девочка – и это самая непривычная для неё в России роль – слабая, ведомая. Она ничего не решает, а только украшает. И здесь у начинающих танцевать происходит самый мощный слом.

tc55q-vorSU

Для меня сальса, как бы она ни называлась, — назовём её «Васькино счастье» — важна тем, что она доносит эту правильную расстановку ролей.

Ещё мне нравится, что сальса снимает социальные различия. Это начал Интернет – когда разрушились границы между государствами, народами, когда просто у тебя есть скайп, и ты общаешься с людьми – не важно, живут ли они в вилле на Мальдивах или в маленькой комнатушке в Казани.

Сальса делает то же самое: когда ко мне приходит жена генерального прокурора, танцует с каким-нибудь студентом, и у них в данный момент нет разницы. И не важно, что она приезжает на мерседесе, а он живёт в общаге и кушает макароны на завтрак, обед и ужин.

Вот так, на самом деле, много важного в сальсе. Не столько музыка или пластика, сколько то, что она даёт людям. Не только какое-то общение – попытка нового понимания себя.

Но ещё сальса – это как бы суррогатная жизнь. И мне очень важно, чтобы люди в этой суррогатной жизни не завязли. Поэтому иногда я говорю такие вещи, которые для бизнеса не очень хороши. Мне кажется, что люди должны задерживаться в танцах год-два, а потом они либо идут к тому, чтобы стать преподавателями, либо просто ходят на вечеринки и танцуют.

Потому что сальса должна дать человеку этот суррогат – возможность попробовать решить его проблемы через новое ощущение своего тела, партнёра, вообще себя в человеческом сообществе. А потом он должен идти и решать это уже в реальной жизни.

А если он остаётся только в сальсе, он всё время ходит как бы в розовых очках. Ему кажется, что у него есть друзья, даже сальса-семья. Но это не твоя семья – это люди, у которых есть с тобой общий интерес, хобби. Это классно, но у тебя должна быть реальная семья и друзья, настоящая жизнь. И эту грань человек должен чувствовать, но реально чувствовать её может только преподаватель.

 В сальсе люди отрываются от компьютера и страшных гаджетов, в которых теперь постоянно живут, и снова учатся общаться. Даже банально смотреть друг другу в глаза.
Во-вторых, самый важный аспект, особенно для российских женщин, — гендерный. В сальсе мужчина ведёт себя как сильный мужчина – ответственный, который понимает, что женщина от него зависит, – от его ведения, от его чувствования партнёрши, чувствования музыки, атмосферы вокруг. А девочка – и это самая непривычная для неё в России роль – слабая, ведомая. Она ничего не решает, а только украшает. 

— Но в чём тогда разница между учеником и преподавателем? Потому что «общаться» и «смотреть в глаза» можно, зная два поворота и ломая руки…

— Нет. Ломать руки можно, только если ты не чувствуешь другого человека, если ты готов не к диалогу, а только к монологу. Про моих партнёров все знают: у меня очень мягкие ребята.

Но я говорю: девочки, если вы хотите мягких партнёров, вы должны быть настолько чуткими, чувствовать их ведение, настолько полагаться и доверять им – тогда партнёры будут мягкие. А если вы будете всё время бежать, куда вам хочется, — партнёры будут жёсткими. Они будут захватывать вас большими пальцами, выламывать вам руки.

И какие-то зубодробительные связки мои ученики не танцуют. Я говорю: «Вы можете, но что это вам даст? Круто, YouTube, молодцы, а сделайте со мной. Мне здесь неудобно, тут локоть торчит, а тут вообще опасно, тут ты мне чуть в глаз не попал».

Я всё время говорю своим: безопасность на танцполе очень важна. И всё время привожу в пример Москву и Питер: в Москве человек, который танцует три года, считается новичком. А Казань – город маленький, у нас человек, который танцует три года, — это супермегастаричок. Но это неправильно! Невозможно переработать такой объём информации за три года.

То есть, я очень быстро сбиваю с народа спесь. Мои ученики никогда не жаловались, что кто-то выламывает руки. Всё обучение строю на взаимодействии и понимании: «Ребята, обратите внимание, если у вас партнёрша скуксилась и скрючилась, наверное, ей чего-то некомфортно. Но вы не можете это заметить, если всё время смотрите куда угодно, кроме неё».

С Маркосом Фернандесом
С Маркосом Фернандесом

— Ты только что сказала две взаимоисключающие вещи: «через полтора года человек должен уходить из танцев» и «через три года он всё ещё считается новичком». Объясни.

— А я не утверждаю, что мы готовим профессиональных танцоров. Я поэтому и против того, чтобы люди участвовали в конкурсах по сальсе, и вообще их устраивали. Возьмём два примера. Допустим, девочка после бальных танцев получила травму или просто выросла. И у неё есть поддержки, прыжки, шпагаты, канаты… И она приходит в социальные танцы просто, чтобы не бросать танцевать.

И приходит пара, как у меня вчера, — ему, наверное, лет шестьдесят, ей – пятьдесят семь-пятьдесят пять. Они будут танцевать! Я уже сейчас вижу: есть чувство ритма, есть пластика. Они клёвые! Но как может женщина в пятьдесят пять лет сделать шпагат или взять слишком большую скорость?

Понятно: если у них будет номер, он будет больше построен на чувственности, на каких-то театральных эффектах. Как тогда оценивать — сравнивать техничность и эмоциональность? А мы знаем, что в Европе, например, большая часть танцующих – в принципе, люди пенсионного возраста.

У меня было двое ребят с горбами, были две девочки с ДЦП. И что – они не могут участвовать в конкурсе? Естественно, они ограничены в чём-то, они не могут какие-то вещи делать в силу физиологии. Но они прекрасно танцуют, у них отличное чувство ритма! Да, у них проблемы с пластикой, но они её компенсируют эмоциональностью.

Но когда появляются разные конкурсы, мы закрываем многим людям возможности, и многие люди оказываются вне сальсы. Поэтому я против.

И пускай они лучше остаются новичками. Для меня как для психолога гораздо важнее, чтобы человек в душе что-то вылечил, чем я буду говорить на каждом углу: «Смотрите, какие у меня крутые танцоры выросли». Мне важнее то, что люди получат на выходе.

Четыре года назад у меня занималась супружеская пара. Они пришли в полном раздрае, прозанимались три месяца и исчезли. Приезжают через полгода: «Знаешь, мы после твоих занятий решили устроить второй медовый месяц и уехали на полгода в Канаду. А до того только-только подали на развод, но нам семейный психолог сказала: «Прежде, чем разводиться, сходите на танцы». Потом они прозанимались ещё полгодика, поняли, что у них вообще всё хорошо, и ушли в нормальную жизнь.

А преподаватель – это, как правило, тот, кто не хочет останавливаться на достигнутой базе. Это как раз тот человек, который хочет развиваться и расти, больше уметь, пробовать, выпендриваться, скажем так. Но при этом, в моём понимании, он должен уметь и хотеть делиться тем, что он понял, с другими людьми.

То есть, я не могу взять на работу просто хорошего хореографа – мне это неинтересно. Мне важно, чтобы люди продолжали моё дело, потому что это моя школа. И мне нравится, когда люди выстраивают мост, connect с учениками, когда ученики за ними, как гусятки, бегают.

Но при этом мои преподаватели всё время учатся, у них есть определённая норма работы: они должны съездить минимум на два больших феста в году и как можно больше классов от хороших преподавателей по России. Никто у меня в школе не имеет права преподавать, если он за год ни разу никуда не съездил.

1Fw9kqxqLVc

— А чем тогда преподаватель отличается от обычного человека? Позанимались, решили свои психологические проблемы… Что заставляет брать по пять часов классов одной богини?

— (Смеётся). Мне кажется, каждый должен заниматься тем, что он любит. Просто для кого-то сальса должна остаться хобби, а мне нравится, когда моё хобби – это моя работа, и оно может приносить мне деньги.

Моё образование – философ и психолог – очень сложное в плане нахождения работы. А здесь получается, что я, прикрывшись флагом сальсы (и действительно, и её, и кубинскую культуру безумно любя), могу немного помочь людям. Но не традиционными способами, не называя это «психологией танца», «телесно-ориентированной психотерапией»… Я с этим сталкивалась.

В Америке ещё в 2000-х была такая услуга «Чай с философом». Не все люди хотели акцентировать внимание на том, что они ходят к психологу, хотя там это нормальная практика, и психологи решили выкрутиться. Ты просто оплачиваешь чашку чая для собеседника, но она стоит чуть дороже. А дальше у тебя есть собеседник, и ты решаешь с ним свои проблемы.

Я делала так в Казани – не пошло. Люди понимали, что всё равно идут к психологу, а сказать об этом страшно. Но лечиться-то и решить свои проблемы людям хочется. К психологу у нас до сих пор ходить не принято: дескать, «ты что, совсем больной». А танцы позволяют сделать то же самое, только завуалировано для человека и безболезненно для его самолюбия.

Правда, некоторым очень тяжело ходить и на танцы – мужчинам, например. Женщинам полегче. Татары – достаточно суровая нация, гендер-то у них развит. (Смеётся).Я сама татарка, я это понимаю: сложно, сложнее, чем в Москве, чем в Питере, более русских, скажем так, губерниях.

— Я поняла про гендер. Это вообще вечная тема – «мальчики не танцуют», может быть, мы ещё к ней вернёмся. Но мы сейчас говорим про Яну Потоцкую и про то, когда наступил момент «я хочу пять часов афро от Дианы».

— А потому что в Armeny Casa  была очень жёсткая конкуренция, там постоянно надо было расти. У нас перед глазами всё время были Газарян, Мещеряков. И было желание дорасти до них, быть им равной, танцевать с ними наравне.

Мы видели кубинцев, которые офигенно рубят сальсу. И понимали, что они так офигенно танцуют не только из-за своей пластики, но потому, что у них в багаже есть что-то-то ещё. И это «что-то» оказалось огромным пластом, в который до того мы не заглядывали, — афро, румба.

Ещё был банально коммерческий момент: когда мы стали заниматься афро, Армен начал раскручивать это по России, и это стало запросом: появились люди, которым это было интересно. По афро начали ездит с мастер-классами. Мы сами обучались-обучались, а потом стали зарабатывать на этом деньги.

То есть, было сразу несколько мотиваций – деньги, собственный личный рост. И потом, мне безумно понравилась культура. Я сама – человек крещёный, но крайне далёкий от любой религии. Я скорее язычница. И, наверное, их верования мне чуть ближе по менталитету, миропониманию. Мне кажется, они честнее. Традиционные религии слишком уж обременены связью с государством.

Я читала книги по сантерии, но, скорее, как мифы и легенды Древней Греции. Мне понравилось этому принадлежать, в этом копаться, афро стало как бы моим личным Зазеркальем.

hJZ0q2G8W8s

— А зачем вот это всё русскому человеку или татарину?

— На самом деле всё очень просто. Давным-давно, ещё когда я ушла из Armeny Cas’ы , я сказала себе: «Больше я никому насильно впаривать ни румбу, ни афро не буду. Люди должны сами до этого дойти.

Всё равно они приходят к этому. Когда они занимаются месяцев семь-восемь, вдруг попадают на какой-нибудь грандиозный фест. И видят: «А люди-то не только сальсу танцуют, есть ещё какие-то штукенции, и это явно не футворк – там какое-то действие». И они начинают задавать вопросы. И только на те вопросы, которые они задают, я отвечаю.

Есть какие-то вещи, которые они обязаны пройти – это базовая программа по сальсе. Но румба, афро, даже кубинский сон для меня – это очень аккуратные шажочки в сторону.

Вот сейчас старшая группа – им понравился сон, но они не готовы ходить на сон как на отдельное занятие. И мы с ними решили: пока это не приелось, первые пятнадцать минут разминки, мы ходим шаг сона и всякие фигуры. Даже в пары пока не встаём.

Им начинает нравиться музыка, чуть-чуть другая пластика, другая идея. Я постепенно начинаю рассказывать им историю сона, историю каждого движения и то, как это можно применить в сальсе.

Но я делаю такие вещи очень аккуратно, только если вижу, что люди сами хотят это взять. Слава Богу, теперь это моя школа и, что давать, я решаю сама. А впихивать какому-нибудь татарскому батыру афро, если он сам к этому не готов, смешно – тут я согласна.

Всё должно быть на уровне адекватности. Да, я люблю сальсу, но не хочу быть в ней психом: говорить только о сальсе, слушать только сальсу. Ребята удивились, когда узнали, что я в машине сальсу не слушаю.

— Вы чего, — говорю, — окститесь. Сальса — это моя работа!

-Хороший тезис – «это моя школа». А чем одна школа отличается от другой? Школа – это бизнес? И как выжить на этом рынке?

— Могу сказать только одно: сначала человек должен пройти сильную школу. Я очень благодарна Армену, что в своё время он заметил меня, решил, что я обладаю каким-то потенциалом. Он вложился в меня, мы вложились в него – то есть, это был достаточно обоюдный проект. Мы принесли ему имя – он принёс нам какие-то знания, силы и возможности.

Но наступает момент, когда либо ты перерастаешь, либо… Да, была небольшая ссора. Сейчас этой ссоры нет – я с удовольствием езжу на TimbaFest, мы прекрасно общаемся, дружески обнимаюсь с Арменом и всегда говорю о нём только хорошее. Потому что он – действительно прекрасный преподаватель и очень мудрый организатор. Но мы чуть-чуть не сошлись характерами.

Школа действительно должна иметь своё лицо. У нас в Казани периодически возникают и через полгода подыхают маленькие школы с одной и той же идеей: «Мы будем преподавать народную уличную сальсу!» Это – именно то, о чём ты говорила, -когда выламываются руки, нет базы, понимания ведения. Когда у школы такое лицо – это страшно.

А так – лица не может не быть. Например, мои партнёрши все осажены вниз — они танцуют на пятки. Значит – будет наклон вперёд, рамочка. Партнёры все мягкие, никаких локтей, выносов мозгов и достаточно много перемещения по танцполу. Естественно, они все немножко копируют меня.

Обычно у человека в арсенале четыре-пять фишек. И я говорю ученикам: «Копируйте, потому что когда я увижу их у вас, пойму, что мне надо придумывать новые».

Лица у школы не может не быть, и всегда, выходя на танцпол, я могу сказать, кто чей ученик. По ошибкам учеников, в том числе и моих, можно вычислить преподавателя. Ученики всегда хотя его копировать, а, если нет, на фига им такой препод? Согласись, он должен быть лидером. (Смеётся).

На семинарах в Уфе
На семинарах в Уфе

— Но новичок всего этого не различает. А что нужно сделать школе, чтобы выжить, если в городе школ несколько?

— Ох, мы за семь-восемь лет работы испробовали все виды рекламы. Не работает ничего, кроме «сарафанного радио». Мне кажется, если человек по природе – не очень общительный интроверт, — ему вообще не надо лезть на этот рынок. А если у него какое-то новое хобби, идеи, глаза горят – в любом случае надо пробовать. Мне кажется, тут всё зависит от личной харизмы.

Преподавателям, которые у меня работают, я говорю: «Пока вы сами себе не наработаете репутацию, на вас не пойдут». У нас в сентябре в группы был одинаковый набор – по пять человек. Сейчас у меня – шестнадцать, у них – четыре.

Вроде бы, кажется, а что тут думать: взял подороже в аренду залы , сделал подороже рекламу, раскидал флаера – а бизнес не прёт. Потому что всё движет только харизма.

У нас сейчас есть школа – и народ бежит от них к нам. Потому что преподаватели не зажигают. В итоге – остаются те, кому подходит стереотип сухого техничного преподавателя. Хотя у них ребята танцуют лучше, чем у меня, и быстрее – это факт. Но скучно. По крайней мере, так мне говорили те, кто оттуда уходил.

Мне кажется, если у человека есть харизма, его задача – постоянно эту харизму проявлять. Тогда он найдёт себе место на любом рынке. Ничего другое не работает – только личность.

— Что в ближайшей перспективе видит для себя Яна Потоцкая?

— Мечтаю постепенно уходить в администрирование и заниматься творческими проектами – привозами, воспитанием преподавателей. Хочется вырастить ещё больше крутых танцоров, которые готовы делиться с людьми тем, что у них есть – в силу того, что у них нормальная обычная жизнь – работа, семья. Они готовы выделять на танцы несколько часов плюс поездки. То есть, они это любят, но у них, кроме этого, есть что-то ещё.

А мне хочется быть такой хозяйкой. Сальсу, конечно, не забрасывать. Я уже давно веду только сальсу, всё остальное у меня ведут другие ребята. Но даже и себе мне хочется воспитать мальчика в пару, потом ему в пару – девочку. Потом сидеть всё это наблюдать и радоваться. И параллельно открыть ещё один бизнес, который приносил бы уже нормальные деньги.

Потому что сейчас школа – это моя отдушина: школа, как я и я, как школа. Мы много раз замечали: если у меня депрессия – она начинается во всей школе. Мне очень хочется, чтобы в школе был позитив, а для этого надо где-то ещё зарабатывать. А школа будет хобби, как оно было всегда.

Мне очень хочется, чтобы эта лёгкость оставалась. Но чем старше ты становишься, тем больше у тебя запросов. Родители стареют, машина ломается. Ездить на автобусах и кушать кашу с кетчупом, как в двадцать два, уже не хочется.

Не могу сказать, что школа – прям не бизнес. Я вот купила «Вольво» — машину мечты. Да, он кредитный, но на него я заработала школой. Я ездила по миру, одевалась, жила на огромной съёмной квартире… То есть, в принципе, это приносит деньги и способно кормить, просто я хочу больше.

Но, ребята, которые хотят сделать это бизнесом, имейте в виду: я – сова, поэтому рабочий день начинаю в десять утра, но заканчивается он – в четыре утра. Если у вас есть школа — вас больше нет выходных, отпусков, праздников. В последние семь лет у меня не было ни одного Нового года, когда я не начинала бы работать третьего или четвёртого января. У меня не было отпуска уже семнадцать месяцев – я не могу себе позволить бросить школу.

last

То есть, чтобы это действительно приносило деньги, надо не спать ночами, с красными глазами изучать CorelDRAW и Photoshop, когда ты в них ни в зуб ногой. Это бизнес – у него такие же законы, как на мясокомбинате или на фабрике по производству шерстяных носков.

Плюс ко всему, я – ИП, плачу все налоги, пенсионные выплаты, это – ответственность и определённый набор необходимых действий. Это очень меняет характер – ты должен уметь планировать наперёд, решать тактические и стратегические задачи.

То есть, это, конечно, соушл, но пахать ты будешь, как в обычном бизнесе.

____________________________________

[1] Речь идёт о танцах оришас в афро.

[2] ISA (Instituto Superior de Arte) – Высший институт искусств в Гаване, учебное заведение, выпускающее специалистов в области музыки, визуального и драматического искусства. Выпускниками ISA являются многие кубинские танцоры и преподаватели. Программа обучения танцу в ISA напоминает программы российских хореографических академий.

Читайте также: Танец как терапия

Автор: Daria

Авторское право © 2024 Salsa Union - Сальса Юнион | Дизайн ThemesDNA.com
top Яндекс.Метрика