В июле Salsa Union несколько отступит от привычного формата. У нас будет два разговора с Фёдором Недотко — образца 2009 и 2015 годов.
Готовясь к разговору с Фёдором, я обнаружила на сайте Casa Latina интервью из архивов Salsa-Info, а потом поняла, что один разговор без другого выглядит неполным. Сегодня мы перепечатываем материал, подготовленный Ольгой Сокольской. Итак, Фёдор Недотко образца 2009 года.
— Федя, ты начал заниматься бальными танцами довольно поздно, в 13 лет. Это было твоё решение или желание родителей?
Как и у всех нормальных людей, всё началось с «ламбады». Это были такие ламбадно-разводные курсы для населения — не то джайв, не то самба, но типа это была «ламбада». В Череповце-то кто будет знать? Я уж не знаю, в Москве-то тогда знал кто-нибудь «ламбаду»?
В принципе, прибразиленная какая-то штука: 3 шага на 4 бита – это настолько всеобъемлющая вещь, что хоть чарльстон танцуй, только попой побольше крути и можно ламбадой её называть. (Смеётся).
— И чем тебя эта «ламбада» захватила?
— Ну, мы делали там какие-то фигуры. Я ходил, регулярно, причем с какими-то своими переживаниями. Летом, курсы к тому времени уже закончились, ездил в пионерский лагерь, там мне удалось эту «ламбаду» с вожаткой потанцевать.
К нам приезжала с дружественным визитом американская сборная по бейсболу, и для них был организован отчетный концерт. И вот мы с вожаткой танцевали перед ними «ламбаду», причем я был ей по плечо, наверно.
— А к бальным танцам как пришёл?
— Вместе с моим старшим братом в институте учился мальчик, который занимался бальными танцами и, несмотря на «С» класс, уже преподавал. Брат поговорил со мной, поговорил с другом, и тот сказал: «Приводи своего брата ко мне на уроки. Вся эта «ламбада» быстро пройдет, а есть танцы Вечные».
И вот уже этот человек мной занялся. Занятия были при Дворце Пионеров и Школьников бесплатные с 7 часов вечера до 11 каждый день, без выходных. Так вот меня и привели.
Я, кстати, так лет двенадцать потом и думал, что бальные танцы – вечные. Это сейчас я начал в этом копаться и разбираться потихонечку.
— За что же тогда работали преподаватели?
— Преподы были сотрудниками Дворца и вели там ещё какие-то детские группы по хореографии, им за это зарплата шла. А с нами занимались, поскольку у них было много честолюбия, и они хотели вырастить пары. Хотя сами были в «С» классе (3 года танцевали на тот момент).
Было как раз начало 90-х годов – бум бальных танцев. Им хотелось сделать свой коллектив и свою школу, причем коллектив на тот момент уже год или полгода существовал, не помню точно.
И когда я пришёл, они сразу за меня схватились, и за месяц мы были чемпионами города. Через 2 месяца в Ярославле на конкурсе мы были вторыми, и пошло-пошло-пошло…
— То есть танцевальная карьера была головокружительной и стремительной?
— Первый год ниже 1-3 места вообще не занимали. Преподы сами обрадовались и давай в нас «вкачивать»! Правда, надо сказать, что всё указанное время мы занимались без выходных, кроме того, они с нами стали заниматься индивидуально: 2 часа до общих уроков, тоже бесплатно.
То есть в нас вкачивали, как Советский Союз в Чехословакию – витрину социализма. Мы должны были быть самыми крутыми, и весь год работали на таких вот оборотах. И изрядно уже окрутев, всё это продолжалось ещё года два-три. Не с такой, конечно, интенсивностью, но с большим числом конкурсов.
Родители, видя что дело пошло, стали потихонечку давать денег на какой-нибудь республиканский конкурс в Сыктывкаре, ещё что-нибудь в таком духе. На другой год на всю мамину зарплату купили мне фрак.
А фрак был очень крутой! Обычно фраки были черные, а этот был синего цвета с лампасами, его шила какая-то женщина и ей удалось сделать мега профессиональную вещь: он был абсолютно без морщин, я до сих пор подобных фраков не видел. Единственное, я из него довольно быстро вырос, да и мода прошла на клёш, а он был со слегка расклешёнными штанами.
Вот так вот и бальные танцы: четыре года было много интенсива и много спорта. Понятно, что много алкоголя, много тусовок, много поездок везде…и потом, вдруг, партнерша у меня решила выйти замуж. 18 лет ей стукнуло и захотелось взрослой жизни. Она благополучно вышла, благополучно родила, и танцы для неё стали закрыты на какой-то момент.
— Как ты пришёл к соушл?
— Я понял, что нужно чем-то продолжать заниматься, но тогда мы уже не были под чьим-либо руководством в Череповце, потому что там не у кого было получать информацию. И мы стали ездить.
Каким-то странным случаем нас занесло в Чехословакию. Потом мы каждый год стали ездить туда в летний танцевальный лагерь заниматься бальными танцами, и, вдруг, увидели, что есть какой-то соушл: какие-то корявые люди (ну для нас корявые, конечно) танцуют совершенно ужасно, но глаз не отвести. И я первый раз тогда почувствовал, что есть какой-то подвох.
Например, мне как прожжённому бальнику, вдруг стало странно, что я смотрю на чеха с кривыми ногами в шортах, который танцует не то, что танцую я, и при этом так прётся, его тащит…и ты смотришь и взгляд не можешь отвести. И у меня была первая мысль: «Где-то есть что-то ещё, потому как я удовольствия получаю крайне мало. Всё время trabajar trabajar».
Мы каждый год стали ездить в летний танцевальный лагерь заниматься бальными танцами, и, вдруг, увидели, что есть какой-то соушл. Какие-то корявые люди танцуют совершенно ужасно, но глаз не отвести.
И у меня была первая мысль: «Где-то есть что-то ещё, потому как я удовольствия получаю крайне мало».
— В Чехословакии ты впервые задумался, что помимо бальных танцев есть что-то еще?
— Самое первое подозрение для меня было – фильм «Грязные Танцы» с Патриком Суэзи. Тогда-то и стало понятно, что дело пахнет керосином, и нас обманывают. Мы его посмотрели как-то подпольно, хотя сами преподы боготворили Патрика и фильм советовали.
Мы, естественно, начали спрашивать: «А что вот это они танцуют?» Нам говорили, как свойственно бальникам: «А это то ли джайв, то ли румба»,…такую пургу, которая нормальному человеку даже и в голову не придет. Но это был 92-93 год… а тут вдруг «мамбо»…уау, что это???
А потом был такой (мега супер звезда в бальных танцах, живая легенда, четырнадцать раз был чемпионом мира по латине, профессионалом) Donnie Burns. Однажды, на каком-то из регулярных бальных конкурсов, где всем профессионалам было предложено составить шоу из четырёх танцев.
Обычно набор-то невелик: джайв, пасодобль, румба, самба; джайв, самба, пасодобль, румба; румба, джайв, пасодобль, ча-ча-ча…, а он вдруг вышел и сказал: «Ну а мы составили свою программу из классики: сначала мы будем танцевать самбу, потом мы станцуем west coast swing, джитеррбаг и румбу». И тут мы сели, потому-что мы названий таких не знаем, а он сказал, что это классика.
То есть, я, конечно, понял, что вот эти «вечные» танцы, как сказал мой первый препод, может быть и не такие уж и вечные. И вот этот человек, Donnie Burns, танцевал что-то такое, что произвело на нас неизгладимейшее впечатление, и я понял, что тем, чем мы занимаемся, дело не кончается.И это, конечно, способствовало дальнейшему развитию ситуации.
—И, как понимаю, это был конец «бальной» карьеры?
-Бальные танцы, как спорт, на тот период закончились, и нужно было что-то делать дальше. И был классный театр танца. У нас были бывшие бальники, которые уже давно поняли, что нужно чем-то зарабатывать деньги. А если умеешь танцевать, то в 90-х годах уже можно было зарабатывать. Потому что открылись кабаки, казино, появился интерес к шоу-программам…да много чего было! И даже были уже гастроли!
У нас организовался при обычной спортивной студии театр. Конечно, там были самые «взрослики»+самые «профики», которые нашили себе костюмов, насмотрелись разных танцевальных фильмов и наделали кучу номеров в совершенно разных стилях: от бальной классики до джаза, ну насколько это возможно было сделать.
Вообще это, честно говоря, было очень классное время: выступления каждую неделю при дворце — мы обязаны были выступать, так как получали оклад танцоров «танцевального театра». И даже куда-то съездили: гастроли в Тунис (работали в казино). По России много ездили и имели успех, так как ребятам, которые ставили номера и шили костюмы, удалось всё выдержать в духе классического кабаре. Были перья, классная музыка Фредди Меркьюри, ещё что-то такое, что даже на колхозной сцене могло выглядеть крайне неплохо. По тем временам был даже какой-то успех.
Я все время продолжал заниматься бальными танцами, но так уже, второстепенно, потому что у меня не было такой классной партнерши. И к нам всё время приезжали работать бальники из Питера. То есть, на самом деле они из Мурманска; Питер ведь, как и Москва, – столица всех Д’Артаньянов. И однажды они сказали: «Да что тебе здесь делать? Всё равно партнерши нормальной нет, поехали в Питер. Мы тебе сделаем партнершу, найдем там всё, у нас сейчас там бум!»
Ну, поехали…
— Как ты пришел к соушл?
— Я приехал в Питер, и как-то так получилось, что в меня вцепилась какая-то бальная девочка. Она тогда уже была маститая, хотя моложе меня на четыре года. Мы с ней довольно быстро сделали карьеру.
Понятно, что в бальных танцах это все делается за деньги… У меня денег никаких не было никогда, были деньги у нее, возможно, часть — это были своего рода авансы. (Я, кстати, понял, что в бальных танцах финансовая пирамида такая: первые полгода тебя преподы пробивают, договариваются о тебе, подталкивают, и ты чувствуешь себя крутым-крутым. А потом они тебе говорят: все, надо двигаться на российский уровень, ну и надо там несколько тысяч долларов для того, того, того).
Естественно, первое время мы давили родителей, мы искали спонсоров… Ну, год пробуксовали с переменным успехом… Набрались разных уроков, поездили. Но опять же это были чисто бальные танцы, больше ничего. Если бы не моя новая партнерша.
(Она в Лос-Анжелесе сейчас сальсой занимается, у нее одна из крупнейших школ. Классы по 200 человек. Скидки пожарникам и медикам, потому что для них это национальная культура. Там же много испаноговорящих).
У нее все время был «зуд», хороший такой «зуд». Она все время хотела, чтобы у нее была «открыта» голова в плане: а может быть джазом пойдем заниматься? В Питере есть классная джазовая школа.
И я помню: я в трико таком припёрся, думал, что там джаз-модерн, джаз-балет…. чешки себе купил, обтягивающее трико, а там они все в широченных штанах, майках. Ну, джазовики же они. Они такие на меня: «Эээ, это кто?»
И я два месяца ходил в ужасе: там растяжка нужна, там никто ничего не объясняет. Там не соушл, там нормальные люди, там людей дрючат: повторить нужно за один-два раза, больше тебе никто ничего не будет разжевывать.
Это просто для людей, которым не хочется заниматься классикой. Это все было очень сложно, и я понял, что я корявый. Несмотря на многолетние бальные танцы, ничего не могу, только все сильно забито, какие-то шоры. Я понял, настолько я ограничен, вспоминая того же Суэзи…
А потом моя партнерша говорит: «А давай, может, аргентинским танго займемся?» Наши знакомые бальники были одними из основателей такой школы в Питере и потом, вообще в России. Они и сейчас этим вполне успешно занимаются. И мы пошли на аргентинское танго.
Они нас, конечно, тоже пообломали чуть-чуть. (Я все это рассказываю, потому что это постепенное ломание жестких бальных установок, что сейчас очень сложно увидеть у людей, у меня происходило много лет, не сразу. Многие хотят бальников обратить в свою веру попыткой сразу сделать: посмотри как!!! А для них это, как слону дробина — ни-че-го они не поймут. Должно быть по-сте-пен-но).
Это все было очень сложно, и я понял, что я корявый. Несмотря на многолетние бальные танцы, ничего не могу, только все сильно забито, какие-то шоры. Я понял, настолько я ограничен, вспоминая того же Суэзи…
Я все это рассказываю, потому что это постепенное ломание жестких бальных установок, что сейчас очень сложно увидеть у людей, у меня происходило много лет, не сразу. Многие хотят бальников обратить в свою веру попыткой сразу сделать: посмотри как!!! А для них это, как слону дробина — ни-че-го они не поймут. Должно быть по-сте-пен-но.
С аргентинским танго, конечно, тоже не сложилось: немного позанимались, но не было времени, были какие-то турниры, какие-то конкурсы, куча денег уходила на костюмы.
И как-то становилось все хуже и хуже, все меньше удовольствия от процесса: тебя дрючат, тебя заставляют делать какую-то схему, которая тебе уже осточертела, а еще ее надо танцевать и делать вид, что ты получаешь удовольствие, и делать это круто. Ты должен быть успешным. Если ты неуспешный — с тобой вообще никто не общается…- какое-то такое молотилово, ужас, стресс.
И вот, однажды, в джазовой школе, куда я ходил в лосинах, произошла ошибка. Они приглашают людей по бродвейскому джазу, по Африке, даже по степу и по другим сопредельным дисциплинам, но все со сноской «Бродвей». Не соушл-джаз, а именно профессиональный бродвейский джаз, бывает, что и мега топ звезд приглашают и у них поток приезжих достаточно большой.
И вдруг, они приглашают какую-то труппу, на афише которой написано «autentic jazz», «tap dance» и swing. А свинг для бальников — это понятие очень распространенное, не только техническое: «раскачка» в европейских танцах, а еще и как джайв, ну мы и подумали, что надо нам свингом позаниматься.
Мы пошли на эти занятия, увидели таких непонятных, рыхловатых людей, при этом на уроках они создали фантастическую атмосферу. Драйв. Вроде бы все просто, но не фига не получается. Как Френки Мартинес говорит: «Люди, которые со стороны на тебя смотрят, должны думать, что все это чрезвычайно просто. Попробуй сделать».
И эти люди, которые приехали, это был соушл. Группа в то время называлась «Harlem Hot shots» из Стокгольма, сейчас они называются как-то по-другому. Во главе их находился Lennart Westerlund, человек для линди-хоперского мира как крестоносец.
Во-первых, он всегда старается проникнуть во все места, где до сих пор нет линди-хопа. Например, Ереван: вот это его мечта — попасть в Ереван. И тут он вдруг приехал в Россию. Буги-вуги уже существовало, рок-н-рольщики ездили на соревнования и …Ого!!!!! Там же линди-хоп какой-то есть.
И вот, чудо произошло: Lennart Westerlund счел нужным пригласить нас бесплатно во всем теперь уже известный лагерь в Херранге. Он пригласил тех, кто сможет оплатить дорогу, но все остальное они брали на себя. Лафа, да? Два года вот так было.
Мы ездили туда первый раз на неделю, второй раз на две недели. Тогда была одна пара из Калининграда, Володя с Ксюшей, и мы: я и еще одна девочка из джазовой школы. На другой год собралось, конечно, чуть больше людей. Человек, может, пятнадцать. Потом они поняли, что линди-хоп мы начали тут развивать, и в дальнейшем все было за какую-то минимальную плату, с огромными скидками.
Свинговый мир там, конечно, развивается не так, как сальсовый, поскольку это не такой поп. У них нет такой звездности, все доступно. Вот на данный момент человек номер один в линди-хопе, Стивен Митчел, ездит каждый год в Россию, человек номер два (в моём топ-листе) был в Москве зимой, и они все настолько отличаются от сальсовых звезд.
Во-первых, они party-animals: до 9 часов утра на дискотеке и пока не перетанцуют последнюю начинающую девушку, они не уйдут. Маньяки и крейзи, но у них все это неподдельно, это не просто ради какой-то идеи. У меня такое ощущение, что они с этим выросли просто.
В Херренгере на дискотеке, когда я только начинал танцевать, ко мне подходил один из крутых джазовых танцоров-степистов (он видел, что я стою и никого не приглашаю) и говорил: «Иди пригласи, вон та девушка, я за ней наблюдаю, сидит уже третий танец. Это совершенно невозможно, чтобы девушка сидела три танца подряд. Иди и пригласи ее».
То есть он такой, координирует действия начинающих, и сам тоже во всем этом участвует. Они не делают это с каменным лицом «ну ладно с бегиннером потанцую, потом себе галочку поставлю». Они делают простейшие вещи, но так, что со стороны смотришь и обалдеваешь.
И я знаю, что не каждый может себе позволить, только великие люди могут так реально сделать, то есть, я видел таких три-четыре человека, крутых. Они несут за собой этот шлейф, и он на линди-хоп очень во многом распространяется.
Конечно, бывают разные люди, и это от человека в конечном итоге зависит… и от коллектива, и от среды. Но как-то так сложилось, что Херренг — это такой Казантип, такой хипповый лагерь, в хорошем смысле: очень свободный. Туда приезжает народ от Австралии до Калифорнии. Они вывешивают огромную карту мира и дают девочкам розовые булавки, мальчикам — голубые, и все втыкают туда, откуда приехали. Понятно, что Европа истыкана, Штаты, но я видел там такое: из Бомбея были люди, из Латинской Америки. Это невероятно, я не видел такого никогда.
Я видел сальсовые мероприятия по 3000 человек в Гамбурге на фестивале, но это, на мой взгляд: приехали просто люди, заплатили за семинары, отзанимались, вечерина. Нет чего-то общего. Отчасти это сейчас в Ростове происходит: людей объединяют темой, чем-то еще.
Но у них до линди-хоповых лагерей есть дистанция, так как нужно фестиваль взять и перевезти из города, где каждый может взять и пойти поспать, например, или телевизор посмотреть. Линди-хоперы делают так, что вот с этой подводной лодки никуда не денешься.
Вот в Зеленогорске лагерь: пансионат совсем небольших квадратных метров, где все едят вместе, вместе ходят на уроки, ночнины, вечерины… Они вынуждены общаться, и потом, когда уезжают, люди плачут, как после классного пионерлагеря. Поэтому они живут от одного мероприятия до другого.
В сальсе тоже есть пробитые люди, крейзи, они танцуют круглыми сутками и еще-еще-еще, но там уже все равно есть больше свободы: ты можешь срулить. В линди ты уже не срулишь никуда. Я, имею в виду, в рамках лагеря.
К тому же в сальсе сейчас больше расслоение публики. Во-первых, дофига разных стилей, возможностей больше чем-то заниматься. В линди-хопе тусовка меньше, преподов не так много, как в мировой сальсе. И потом стилей не так много. Общая палитра мирового развития не настолько велика, как в сальсе. Сальса, оришас — это же бездонный колодец!!! Черт ногу сломит.
Если ты начинаешь заниматься сальсой, то рано или поздно понимаешь, что без румбы никуда. Хотя бы что-нибудь надо знать, потому что все крутые всегда месят румбу, независимо от того, кубаносы они или нью-йоркеры.
Начинаешь изучать румбу — понимаешь,что без оришас тебе тоже деваться некуда. Потому что больше половины движений взялась из оришас и тебе, например, говорят: «А вот это Очун трогает воду»…
И вот тут четко понимаешь, что это шахта. Она без дна совершенно. На мой взгляд, соушл вечный, в отличие от бальных танцев, потому что это такие пласты культуры с Кубы, Африки…
Это все потому что Вест-Индия, так тогда обе Америки называли, — это уникальный случай: европейцы, которые уже двинулись в поисках новых территорий, плюс рабы, плюс местное население. Такого никогда не было, чтобы так неожиданно и за такой короткий срок так много культур сложилось вместе. Вот почему там уникальные, на мой взгляд, вещи.
Полька и вальс — тоже парные танцы, но это не мировой соушл. Вот есть три кита, все остальное можно так или иначе по ним «расставить». В сальсе это можно хорошо проследить: если ты начинаешь заниматься чем-то одним, то тебя потихонечку затягивает и, если ты ставишь блоки, то пока ты не «съешь печень препода», ты не будешь круто танцевать.
Говорят, на Кубе пять национальностей, и у каждой свои оришас. Для каждого Ориши куча своих танцев… Бата, как минимум шесть ритмов, на самой простой церемонии Бата сто ритмов, и у каждой национальности свои… Вот тут-то и приходится блоки ставить, иначе всей жизни не хватит. Ведь, естественно, как танцору, хочется все.
Если ты начинаешь заниматься сальсой, то рано или поздно понимаешь, что без румбы никуда.
Начинаешь изучать румбу — понимаешь. что без оришас тебе тоже деваться некуда. Потому что больше половины движений взялась из оришас …
И вот тут четко понимаешь, что это шахта. Она без дна совершенно. На мой взгляд, соушл вечный, в отличие от бальных танцев, потому что это такие пласты культуры с Кубы, Африки…
В линди-хопе такого нет. Есть линди-хоп, есть autentic jazz, который идет из афро-американских стрит-денсов, чему нас Стивен сейчас учит. Вот максимум, до чего он докопал — это spiritual gospels. Он говорит, что, если вы хотите научиться танцевать линди-хоп кайфово и вообще хотите научиться танцевать, сходите в баптистскую церковь, посмотрите, как они молятся.
В книге Френки Мененга Синтия МакМиллер, которая ее написала, указала множество исторических сносок, где она пишет: «Вот Чарльстон, где мы можем проследить след Африки». Это декларируется всеми. Безусловно, это все из Африки идет, но проследить все нельзя! По крайней мере, никому не удавалось. И мы начали думать, почему. Потому что испанцы — раздолбаи, а англо-саксы — жесткие ребята, вот и все.
Если мы будем копать, откуда взялся чарльстон, мы можем увидеть мамбо, но в общих движениях, и это только догадки. Никто не может толком сказать, они просто танцуют и все, с трёх-пяти лет, Home-party.
И поэтому, когда мы пытаемся все разложить по полочкам. Стивен говорит: «Просто вы хотите все проанализировать, а мы наоборот — конкретизируем, поэтому у нас и заботы с вами разные, дорогие друзья».
В линди-хопе все сложнее. Не знаю, как в танго, не копал. Вот в сальсе все очевидно. И пришли мы к выводу, что это просто в характере хозяев рабов, которые на тот момент были.
Ведь рабы Йоруба привезены были и в Луизиану, и в Новый Орлеан. Существует книга «Рождения джаза», Виктория Конин написала. Вот у нее там такой список литературы озвучен. Мама дорогая!!! Более того, она ноты старинные приводит. Она профессиональный музыкант… Такой мощный анализ всех форм, развития всего этого в Америке. Почему именно джаз, какое влияние оказало…. Там с нотами, со стихами: work songs, блюзы — все, что типично, все, что не типично…
Там в введении был список племен рабов, которых возили в Луизиану — первые, кто повез туда рабов… И Йоруба там на первом месте. Они самые сильные, самые рослые были рабы. Безусловно и понятно, что все это одинаковая культура, только разные «дополнительные компоненты»: разные хозяева, местное население.
— Ну, с джазом всё понятно, а откуда у тебя появилась любовь к сальсе?
— Не знаю, меня вот всё время пёрло от латиноамериканской музыки, даже когда занимался бальными танцами. Может мне повезло отчасти, что в начале 90-х годов в бальных танцах был жуткий дефицит музыки, и приходилось заниматься под плёнки старые на каких-то бобинах. Сейчас это классика!!!
И там самбы были какие-то натуральные. И я до сих пор помню эту музыку. Не поленился и нашёл несколько лет назад, вот после десятилетнего перерыва. Это оказалась De Lariz, знаменитая тётка, у которой был оркестр. В 50-е годы они играли много всего популярного, расцвет латино в Америке, и у неё оркестровки такие джазовые.
Это сейчас я понимаю что такое: тромбоны, духовые секции мощнейшие, перкуссия — сок такой!!! А сейчас бальники танцуют под, я не знаю: «Где мои собутыльники, где-где-где» (поёт). Это мне мои ученики бывшие рассказывали, что им на конкурсе в Москве поставили вот такую песню.
— А почему ты выбрал именно сальсу NY, не касино?
— Ну это уже дальнейшее развитие.
— То есть, касино тоже было?
— История была такова: в 2001 году я поступил работать в клуб «Храпкофф». Это был первый частный клуб в Питере по соушл-дэнс. Хозяин, бывший бальник, поездил по миру, посмотрел, что оказывается, даже и бизнес бывает танцевальный. То есть в России этим нельзя ещё было зарабатывать, а он почему-то захотел организовать. Нанял преподов. Так получилось случайно, что я стал у него работать.
Мы стали преподавать линди-хоп. И тут он говорит: «давай сальсу! Давай-давай-давай!!!» А я сальсу видел до этого, я же в Питере с 98-ого года живу, и в той школе, где я работал до этого. Я видел сальсу, но не хотел ею заниматься.
Ничего обидного не хочу сказать, просто они занимались своим, а я — своим: преподавал бальные танцы и линди-хоп. То есть меня она не вставляла, просто не вставляла и всё. И когда мне сказали: «Ну, давай, Федя, займись ещё сальсой. Освой быстренько, ну, сколько тебе на это потребуется времени». Я сказал, что нет, я не смогу. Я не смогу преподавать, потому что я буду врать: я же в этом не разбираюсь, значит, я буду врать.
Для меня важно: мне кажется, что если ты фанат этого, то ты можешь кого-то этому научить, если не фанат, то лучше не надо. Естественно, все ошибаются. И я точно знаю, что я ошибаюсь.
Я, например, рассказываю людям про румбу и про оришас, но может быть я и не прав, может какой-нибудь кубинец скажет: «Да ты вообще фигню говоришь». Да, запросто, всё может быть, но это та информация, которой я владею, которую я, по возможности, проверяю. Я могу сослаться на кого-то. И я верю во всё это сам. Если я в это сам верю, то я могу другим это рассказывать. И поэтому я сказал, что сальсу — нет.
И тогда наняли каких-то кубинцев, венесуэльцев, но они плохие работники. Они хорошие аниматоры, но как работники слишком безответственные. Поэтому, сальсой у них занялся Дима, который на кубинца абсолютно не похож: такой блондин с хвостом.
Бешеная популярность: классы самые большие. Но нервно ему это очень дорого стоило. Это была мощная школа. Он два года провёл.
Бывало, приходил (мы тогда вместе все жили на одной квартире, такие танцевальные гастрабайтеры) и говорил: «Брат, я сегодня еле живым остался», потому что приходилось «крутиться», придумывать что-то на ходу. А ведь Питер — это не Череповец, где можно пыль в глаза пустить, многие люди знающие, они и на Кубе были…Ну, придут один раз…Речь-то ведь о серьёзных делах, о культуре.
Для меня важно: мне кажется, что если ты фанат этого, то ты можешь кого-то этому научить, если не фанат, то лучше не надо. Естественно, все ошибаются. И я точно знаю, что я ошибаюсь.
Я, например, рассказываю людям про румбу и про оришас, но может быть я и не прав, может какой-нибудь кубинец скажет: «Да ты вообще фигню говоришь». Да, запросто, всё может быть, но это та информация, которой я владею, которую я, по возможности, проверяю. Я могу сослаться на кого-то. И я верю во всё это сам. Если я в это сам верю, то я могу другим это рассказывать.
Но нам крупно повезло с музыкантами: Кирилл (играл на конгах) был первым, кто меня учил танцевать сальсу, причем сразу с жёсткого варианта: руками клаве, ногами мамбо. Я две недели мучился. Но, видимо, это что-то дало, потому что я видел, насколько этот человек верит в музыку, которую играет — как шаман.
Ходит легенда, что первые барабаны он сделал сам в 14 лет из маминого кожаного плаща. Какие-то добрые люди ему подсказали, что те удары, которые он слышит иногда с пластинок группы Бони М — это латиноамериканская перкуссия — такие специальные барабанщики африканские, там бонги, конги и т.д.
Не знаю, насколько эта легенда правдива, но смысл тот, что я понимал: есть какая-то тусовка, в которую огульно прийти и просто преподавать, прозанимавшись полгода, невозможно.
Я заставлял себя заниматься, я даже брал какие-то уроки по касино, и руэду мы плясали, но не вставляло меня это. И всё это было как-то никак, до тех пор, пока в 2003 году не увидел Анхель Ортиз, который приехал и стал давать такое, во что я совсем не въезжаю со своими 1-2-3, 1-2-3.
И меня потрясла элегантность, я же бывший бальник всё-таки. В его скупых движениях было столько глубины соушловской и в то же время такая салонная элегантность. У него нет никогда каких-то сальных шуточек, что кубинцы себе позволяют, пошлых движений, какой-то нелепости такой, какого-то аниматорства. В нём было то, что Эдди Торрес называл «night club style».
И мне это очень сильно нравилось. Это была та середина, которая мне была нужна, потому что я офигенно обожаю латинскую музыку. Ведь многие люди ищут «native» сальсу, а мне всегда было интересно, какой микс она дала в салонном варианте.
НЙ выбрал за возможность сочетать салонность, элегантность и «корни». Это же класс: ты и культуру «копаешь», и понимаешь, что этим живёт весь Нью-Йорк. Если совсем коротко сформулировать: не было людей из ЛА-йщиков и касинщиков, которые смогли бы меня впечатлить настолько, чтобы этим заниматься. И до сих пор их нет.
Я молчу про Супер Марио и Леона Роуз, потому что они миксуют постоянно, я бы тоже миксовал, наверно, но у меня просто нет необходимости. Это они должны «обслуживать» многотысячную тусовку и, если большинство танцует на раз, то и они танцуют на раз. Мне нет такой необходимости. Мне повезло, у меня не сальсовый клуб и у меня маленькое помещение, мне не нужно триста миллионов человек. В этом есть определённый момент счастья.
— Помимо танцев, музыки есть ещё какое-нибудь страстное увлечение?
— Я на любительском уровне занимаюсь униформологией — это наука, изучающая военную униформу. Конкретно то, чем я увлекаюсь, среди историков и людей, увлекающихся униформологией, называется наполеоника (1811-1813гг).
Я участник военно-исторического клуба в прошлом. Делаю маленьких солдатиков, рисую их сам, раскрашиваю, изучаю униформы, в основном, вражеские. Сейчас ещё и русские, правда. Коллекции дома собираю, с профессионалами пытаюсь общаться, «объедки с их стола» собираю. Ну, прилично уже: скопил много книг.
В последнее время, конечно, не удается много рисовать — ни с бебиком, ни с танцами. Но по-прежнему в Москву приезжаю и еду в Сокольники, там есть магазин, «Лейб компания» называется, не появилось ли чего новенького. Потому что в Москве люди — монстры: делают классные книжки, журналы профессиональные выпускают.
— А как ты этим заинтересовался, из детства?
— Ну да, гусары!!! Книжки у меня детские были про Бородино с гусарами с рисунками. И меня папа стал поощрять: подарил однажды набор открыток «униформа русской армии», потом я стал сам рисовать, потом наборы стали появляться…
— А в школе каким был: тихим и спокойным или «весь из себя»?
— Ну, я во дворе был «весь из себя», но только до тринадцати лет. А как начались танцы, так я пропал. У меня даже знакомых не было, постоянно одни разъезды.
В школе был твёрдый четверочник и с никакой посещаемостью. Мне прощали многое за то, что я танцор. Понимаешь, это выгодно быть танцором в школе. Ты вроде как бы ребёнок, на тебя все смотрят умилительно. Ты, вроде, делом важным занимаешься, но при этом бухаешь страшно!!! (Смеётся). Ну не знаю, в тринадцать лет в поезде ночью бутылку водки…никто об этом и не подозревал, наверно.
— А были мечты стать космонавтом, инженером и т.д.?
— Да нет, как-то не успел. Как в тринадцать лет ламбада захватила, так и понеслось! Ну, было что-то совсем героическое в детстве, мама рисунки сохранила, там всякие самолёты, солдатики — военное, но я не хотел никогда быть солдатом. Вот униформа — да. Гусаром быть — красиво.
— Кто для тебя является примером для подражания в танцевании и преподавании?
— Стивен Митчелл. У Стивена всегда стараюсь подглядывать, как он с людьми работает. Человек может за весь урок не сказать ни одного слова. Он может как труба: говорить час не переставая, а может вообще ни слова не сказать.
В преподавании, поскольку я сижу на двух стульях: сальса и свинг, приходится иногда тяжело. Раньше у меня было вдохновение от этого, я понял, сколько можно миксовать, сколько можно брать от этого и от этого. Стал это делать и моментально из линди-хопа, из тусовки основной выпал. Они сказали: «А что это ты такое танцуешь? Это же не линди-хоп и не сальса»
И сейчас понял, что надо немного отрулить: и в линди-хопе намного больше к классике и в сальсе. И в сальсе мне приходилось сложнее, потому что все про меня знали, что я линди-хоповый препод. Вот в Питере это ярмо и кличка: «А, ну он же свинг, он сальсу не умеет. НЙ, ну это же сальса…» И поэтому в сальсе мне очень тяжело с народом, не клеится.
Сейчас чуть-чуть получше, но тусовка не растет, потому что линди-хоперовскую тусовку уже растить не надо, они уже после второго-третьего занятия идут вместе бухать и обсуждать, как они вместе поедут в Киев, например. У них уже есть точки соприкосновения, их путь ощутим, а в сальсе очень сложно.
Я в прошлом году пытался своих начинашек подбить: «а вот поехали в Москву, на «Препод-пати», посмотрим, какой народ, познакомимся с другими людьми». И вроде бы лёд тронулся, немного пошло. Но, конечно, нельзя сказать, что тут бум: людей в два раза меньше, чем в линди-хопе.
И мне бывает порой так досадно: вот это линди-хоп!!! И делаешь всё специально, чтобы к тебе люди не ходили, но, как назло, прорва!!! И даже уже сальсовики приходят «а может нам на линди-хоп?» Жалуюсь на то, что внутри себя с линди-хопом приходится конкурировать.
Я вот порой думаю: я же тоже самое, причём сальса мне самому более интересна, хотя бы потому, что я ей меньше занимаюсь. И я никак не могу найти место, где бы мне пристроиться: в линди-хопе мне уже скучновато, а в сальсе есть, куда расти, и музон прёт, и каждый раз таких людей кайфовых себе открываю, да ещё и глубина эта в изучении культуры пошла.
— По твоему ощущению: сильные и слабые стороны твоего преподавания?
— 1.мне не приходится врать на занятиях;
2.мне удаётся информационность и интертеймент совместить: если народ хочет, то могу делать академический урок, прям до молекул всё разложить, а могу как аниматор, но не очень люблю.
3.с людьми люблю общаться
4.очень люблю «вскрывать консервы».
У меня был только один неудачный опыт, как человека научить танцевать. Человек, который брал 17 индивов, и у него ничего не получилось. От него отказались все преподы последовательно, но я подумал, что я то точно смогу. Не смог.
5.отсутствие даже для себя программы обучения (очень хотел бы выстроить). Она есть, но она приходит очень естественно. Легковесность. Она бывает полезная, а бывает не очень. Не системно.
Salsa-info 072009
Беседовала Ольга Сокольская
