Сезон выдался невероятно “кинотанцевальным”. Помимо ставших уже рутинными телешоу, только что отшумела премьера “Большого”, осенью выйдет “Матильда”. У salsa-people есть свой интерес в кино-телепродукции — ожидаемый сериал “Сальса” на Первом канале. Поэтому нам в самый раз разобраться с одним вопросом — про что обычно снимается кино, которое про танцы?
Вопрос кажется странным, но в этой странности — суть. Итак, рассмотрим два самых упоминаемых названия этой весны: “Чёрный лебедь” и “Большой”. С ходу кажется, что оба фильма — про балет. Но на поверку балета там окажется не так много.
Страдания Натали Портман
Почему-то самое первое впечатление, которое осталось у меня от происходящего на экране в “Чёрном лебеде” — неуместность, неправдоподобность Натали Портман, затянутой в балетную пачку. Можете спорить, но в голове мелькнуло: “Бедная актриса, её, как могли, похудели и сделали вид, что это балерина. Что ж, поверим”.
С течением сюжета стало понятно, что нужна одна поправка: это впечатление относится не к актрисе, а к героине. Это Нина Сейерс — инородное тело, безжалостно засунутое в балет властной мамочкой. Впрочем, таковой девочка без собственной личности, подавленная авторитарной родительницей, была бы в любой области.
И дальше — понеслось. Авторитарная мать, “пожертвовавшая балетной карьерой” ради рождения дочери (впрочем, как выясняется, оное случилось, когда матери было уже двадцать восемь и танцевала она в кордебалете; в таком возрасте надежда на сольные партии — призрак). Дочь, “старательная танцовщица”, извиняющаяся за каждое неверное движение. Для обострения конфликта — ещё и смелая соперница в исполнении Милы Кунис, которую заносит на фуэте, но которая щедро проявляет в танце собственные эмоции (вообще-то так прямолинейно в классическом балете оно не бывает). И дальше зритель отскабливает себя от сюжета, когда понимает: что-то не так.
Основное время фильма у экрана держишься, как в детской игре. В раннем детстве, разыгрывая какую-нибудь длинную историю, если сюжет заносило не туда, мы с подружками говорили: “Стоп. Начнём заново. Вот этого, этого и того — не было”. В “Чёрном лебеде” эффект похожий, поскольку значительную часть экранного времени Нина Сейерс проводит в галлюцинациях. И бедный зритель то и дело вынужден восстанавливать для себя картинку происходящего: “Что ж там случилось-то на самом дела? Убила — или не убила? кто-то кого-то соблазнил, или девочка просто напилась и в свои двадцать с лишним впервые надерзила маме?”
В общем, авторитарная мамочка, инфантильная дочь, немного секса, чуть-чуть наркотиков, мнимое соперничество за партии и дальше — так, как любят в Голливуде: история героини тщательно выписана психоаналитиками, здесь ещё и при активном участии психиатров. Булимия, аутоагрессия, вытесненная сексуальность, галлюцинации… Удивительно, что в эту клиническую картину острого психоза создатели фильма умудрились впихать ещё и несколько балетных номеров.
Итого: сюжет вырисовывается вполне общечеловеческий. Танцы здесь — только предлог, область, позволяющая предельно напрячь силы и амбиции и обострить чувства.
Причём здесь Большой
Первый вопрос неспециалиста при просмотре фильма Валерия Тодоровского: если на сцену легендарного театра действие выбирается ближе к финалу — причём здесь вообще Большой? Всё встаёт на место, если присмотреться: действие фильма происходит в Московской академии хореографии, её фасад то и дело мелькает на экране. Это кузница кадров Большого театра, связанная с ним неразрывно.
Удивительно для фильма, выходящего в широкий неспециализированный прокат: Тодоровский снял фильм именно о балете. Правда, балете не таком, как привык его видеть массовый зритель — где снежинки и цветы грациозно кружатся на сцене. Это — балет со стороны закулисья, где “стопы — никакие”, “грудь — утянуть”, “не жрать”, и балету беззаветно служат. Где балету подчинён весь человек, вплоть до физиологического строения, потому что танцовщицу могут отчислить из училища как профнепригодную даже за обнаружившиеся в переходном возрасте широкие бёдра или небалетно высокий рост.
А дальше — всё, как любят в России. Подчиняясь моде последних лет, — немного экшн: прыжок между крышами. Много психологии: соперничество между героинями и линия Фрейндлих-Белецкой — педагога курса, старой балерины, постепенно теряющей память. Много жёстской социалки — со схематичными до треша картинами нищеты в условном Шахтинске и припечатывающее: “Обещай мне никогда сюда не возвращаться”. Всё это — в очень схематичном монтаже, из которого явно выпущено очень многое. (В интервью “Новой газете” режиссёр рассказывал, что, вгоняя фильм в хронометраж для кинотеатров, пришлось вырезать несколько побочных линий сюжета, и обещал грядущую телеверсию).
И ещё — каким-то волшебным для посторонних балетному миру людей образом создатели фильма очень точны в фактуре. Да, именно эти страшненькие на лицо девочки с бесполыми телами, худыми, длинными, а часто кривыми ногами выходят на сцену — и получается сказка.
Да, именно так отличаются движения человека, который тщательно проходит партию, от движений того, кто мысленно записал себя в вечный “второй состав” и “делает схему”.
Мимоходом в “Большом” звучат все темы, неизбежные для балетного мира — о сексе, любви, изображении её на сцене, о призвании. И ещё — о девочке, чей талант подкреплён кошельком и возможностями родителей, и о другой, беспородной выскочке с окраины, которой приходится справляться самостоятельно, а временами тащить на хребте и родительскую семью.
Но в итоге фильм получается — о втором шансе, о том, что сдаваться нельзя до тех пор, пока это возможно физически: “С такими, как я, сказок не случается”. — “А сказки никто и не обещает. Ты снова будешь пахать”. И на экране — снова “Лебединое”, на этот раз — партия Одетты. Но целого и красивого балетного номера в кадре я не насчитала ни одного. То есть, сами по себе танцы опять остались в стороне.
Вывод: для кино о танцах всегда нужна история. А история всегда происходит вне танцпола и сцены — где-то ещё.
