Новости партнеров

Аннелис Перес Кастийо: о маминых мечтах, гаванской школе танцев и упрямых русских

Как выглядит отбор в Национальную школу искусств в Гаване, что мотивировало Аннелис Перес остаться в профессии, несмотря на проблемы с весом. Чем работа с любителями из России отличается от обучения профессионалов на Кубе. И немножко о декабрьском фестивале от Юлии Телия.

— Аннелис, скажи, пожалуйста, когда вообще появилось решение, что ты будешь танцевать?

— Хороший вопрос. На самом деле это решение не моё. За него я очень благодарна моей маме, которая, посмотрев на меня в семь месяцев, сказала: «Эта девочка будет танцовщицей».5.1.

Это было решение не семьи, но именно мамы. Ни мой папа, ни моя бабушка, ни дяди, ни тёти танцовщицей меня не видели. Все думали, что я пойду по семейным стопам и буду преподавать историю искусств в университете. Потому что мой папа преподавал там философию и марксизм-ленинизм, а дяди и тёти — инженеры.

Позже, когда мне было пять лет, появились проблемы со здоровьем. Это была астма с очень серьёзными приступами, так что практически через день по утрам меня приходилось отвозить в больницу и ставить капельницы. Аллерголог сказал моим родителям, что нужно искать какой-то способ укрепить иммунитет и посоветовал заниматься спортом.

Мы начали с плавания, но там ничего особо не получилось, потому что плавать на тот момент я не умела, и мне было не интересно. С плаванием пришлось быстро расстаться.

После этого попробовали гимнастику, там было уже поинтереснее. Что забавно, в детстве я была невысокого роста и толстенькая. Соответственно, на тренировках ко мне не относились серьёзно и особого внимания не уделяли – дескать, «вот, привели толстую девочку позаниматься для здоровья, пусть поиграет, а заодно поучится».

4.1

Всё изменилось, когда появилась преподавательница, которая на тот момент училась на последнем курсе университета физической культуры. Посмотрев на меня, она сказала другим учителям: «Вы напрасно не обращаете внимания на эту девочку. Вы видите в ней маленькую толстуху, которая вряд ли чего-то добьётся. Но на самом деле, даже толком не занимаясь в группе, она делает многие вещи, которых шести-семилетние девочки, даже регулярно тренируясь, делать не могут».

Элиса начала регулярно заниматься со мной и потихоньку, повторяя за ней упражнение за упражнением, я заинтересовалась.

С этого момента начались более серьёзные занятия. Потихоньку она начала тренировать меня в плане дисциплины, конечно, общаясь со мной как с ребёнком, но потихоньку объясняя, что мне нужно бегать, работать над упражнениями, а ещё полезнее не есть определённых вещей – это поможет похудеть.

Работая таким образом, через год я смогла пройти отбор в регулярную группу в муниципальном центре. (На Кубе такая система: в каждом регионе есть муниципальные центры, в которых работают профессиональные педагоги – в данном случае по гимнастике. Они отбирают в регулярные группы детей, у которых есть явный талант. Дальше группы делятся по уровням вплоть до самого высокого, после которого берут в Национальную школу гимнастики).1.1

— В России это называется «школы олимпийского резерва».

— В школе гимнастики я прозанималась до девяти лет. Детям такого возраста хочется играть, валять дурака, а у меня всё время было поделено между уроками и тренировками. Поэтому, когда подруги рассказывали, что они ходят заниматься ещё и в танцевальные школы, меня это поражало. Я спрашивала, как им это удаётся, и они отвечали: «Это несложно. Нужно просто иметь талант и чуть-чуть подготовки».

Я рассказала об этом маме, и она уже у своих подруг начала узнавать, как можно попасть в такие танцевальные школы, какая нужна подготовка и документы. И мама предложила: надо попробовать, и, если мне больше понравится танцевать, оставлять гимнастику и переходить в танцы.

Вся семья считала маму сумасшедшей. Все думали, что мне нужно изучать искусство, а не тратить время на танцы. Что нужно уже заканчивать тренировки, а не менять их на что-то новое.

2.1

— И где в результате ты начала заниматься танцами?

— Мы нашли фонд Pablo Milanes, там детей учили всевозможным фольклорным и популярным кубинским танцам. Директором и хореографом этого центра на тот момент был Нарсисо Медина [1], очень значимая фигура для современных и фольклорных кубинских танцев. Там были разные тренировки, направленные на то, чтобы развить у детей артистизм.

Мне это было очень полезно, потому что из гимнастики я пришла, конечно, с подготовкой, но совершенно не представляла, как нужно учиться танцевать, и в чём вообще разница между гимнастикой и танцами.

Первый год ушёл на то, чтобы отойти от простого выполнения физических упражнений — научиться импровизировать, немножко раскрепоститься, быть артистом. Нас учили не только танцевать, но и выступать на публику. Каждую неделю педагоги ставили нам какой-то номер, который мы должны были танцевать на сцене, привыкая работать в костюмах, уже с небольшим гримом.

-А артист – всегда внутри?

— Думаю, что да. Думаю, это что-то такое, что не покупается и чему невозможно научиться.

Артист – это что-то такое внутри, что можно вынуть наружу, когда ты это развиваешь. И если у тех, кто этим занимается, артист не выходит, значит, его там и не было.

Гимнастика всё-таки – очень механическая вещь. И совсем другой вопрос – как ты смотришь, как ты двигаешься. Тебе могут показать варианты, как это делать, но то, как ты это исполнишь, очень сильно зависит от того, что у тебя внутри. И, если оно есть, тогда его можно развивать.3.1

— Что было дальше?

— После года обучения я решила, что хочу танцевать, и мама опять меня поддержала. Семья продолжала считать нас сумасшедшими, потому что на Кубе есть только одна серьёзная танцевальная школа, и мы собрались поступать именно туда. Все родственники говорили, что это невозможно, потому что там очень серьёзный конкурс – может быть двести, триста, пятьсот детей. И все из них будут талантливые, но поступят только десять.

По своей культуре и корням кубинцы – все артисты, танцовщики, и им есть, что сказать. Поэтому у нас очень много танцевальных компаний и трупп, но реально профессиональных – не то, чтобы немного, но туда очень серьёзный отбор.

Когда в десять лет я попала в Escuela Nacional del Arte [2], и увидела, сколько всего там происходит, мне было очень интересно. Как в одном классе идёт урок по балету, в другом – по фольклору, в третьем – по современным танцам, в четвёртом – на чём-то играют. Я поняла, что очень хочу туда попасть, но ещё не знала, как.

— В школу мама привела?

— Идея сходить и попробовать узнать, как попадают в ENA, принадлежала моей маме, но характера исполнить её не хватило. Мама очень боялась и попросила сходить со мной дядю. Мой дядя – активный человек, и он сказал: «Конечно!»

Мы с ним пришли и уже в школе на проходной спросили, как нам быть. Дескать, у нас есть девочка десяти лет, которая хотела бы здесь учиться. Нам объяснили: одного желания мало. Для того, чтобы попасть в эту школу, нужно иметь определённого типа фигуру, физические данные, подготовку, достаточный уровень IQ, потому что учебные нагрузки тоже серьёзные. И всё это проверяется кучей экзаменов.6

Когда мы пришли узнавать про эти самые экзамены, получилось очень смешно. Потому что девушка, которая отвечала нам на вопросы на рецепции, сказала, что экзамены, собственно, уже идут. Более того, первый тур прошёл, сейчас готовится второй, и попасть туда уже нельзя, потому что туда попадают те, кто прошёл отбор на первой ступени.

Но моего дядю такой ответ не устроил. Он спросил, где директор. Оказалось, что танцевальной частью занимается директриса, которая сейчас ведёт занятия, но, когда она освободиться, мы можем с ней поговорить.

Мы ждали её очень долго. Я бродила по коридорам, смотрела по сторонам. Когда она вышла после занятий, мой дядя (очень общительный человек) подошёл к ней, представился и завязал разговор. Он рассказал, что я — его племянница, мне десять лет, я очень хочу танцевать и очень круто это делаю. Но мы не знали, что экзамены уже начались, не могли бы Вы принять у неё экзамен сейчас? Директриса ответила, что это невозможно, но дядя продолжал рассказывать, рассказывать и рассказывать.

На самом деле сейчас информации про вступительные испытания в ENA на Кубе несколько больше, но раньше она циркулировала в очень закрытом кругу. Её не было в открытом доступе, её пересказывали друг другу, и поэтому она фактически оставалась в артистической среде. Сын художника или дочка актёра могли узнать что-то, остальные фактически получали информацию, только придя в школу.

Так что, дядя рассказал чистую правду и, в конце концов, уболтал директрису настолько, что она сказала: «Хорошо, пусть девочка идёт в класс и переодевается. Мы её сейчас посмотрим».

А я не готовилась. У меня не было с собой ни одежды, ни обуви, потому что мы зашли только узнать. И тут мне, десятилетней, говорят: «Сейчас у тебя будет экзамен».5

— Ох, по-моему, первым артистом в семье был дядя – так уговорить.

— Директриса сказала: «Хорошо, мы пойдём вам навстречу, но девочка должна быть на самом деле интересна, потому что сейчас мы соберём комиссию. И надо чтобы Вы понимали: если то, что она делает, — катастрофа, то катастрофа будет настоящей, потому что сейчас я буду собирать преподавателей специально для этого просмотра. Поэтому Вам нужно принять решение, стоит ли нам вообще это затевать».

Вначале я была, конечно, очень напряжена. Но у меня была такая особенность: если я делала то, что очень хотела, нервы отключались. И чем дольше шёл экзамен, тем проще мне было расслабиться, потому что, по большому счёту, всё, что от меня требовали, — шпагаты, поднять ногу так и сяк – я годами делала в гимнастике. Для меня это было очень легко, и, проделывая это всё, я про себя думала: «И это экзамен?»

Сложнее была вторая часть, где проверяли чувство ритма. Преподаватель прохлопывал разные ритмические рисунки, и их нужно было в точности повторить с первого раза. Для меня это было сложнее, потому что у нас дома никогда особенно не интересовались музыкой, она не звучала с утра до вечера, и у меня не было возможности всё время танцевать под музыку.

В итоге преподаватель простучал пять разных ритмов, я, в общем, без проблем их повторила. После этого преподаватели переглянулись и пожали плечами: придраться было особо не к чему. И мы перешли к третьей ступени – проверке, насколько ребёнок в дальнейшем сможет импровизировать.

Понятно, что в десять лет особой импровизации от нас не требовали, но преподавателям нужно было понять, насколько творчески мы мыслим, и как будем работать, уже обладая техникой. Поэтому просто ставили композицию, не говоря, что это за музыка, и говорили: «Можешь танцевать, что угодно».

Услышав музыку, я поняла, что у неё какой-то очень знакомый ритм. Я стояла и слушала достаточно долго, так что мне даже повторили задачу, но, в конце концов, я поняла, что это ча-ча-ча. Обычно на Кубе девятилетние дети этого ритма не знают, кроме тех, кто готовился по программе или танцует в каких-то коллективах. А в фонде, где я занималась, семинары по ча-ча-ча были, так что я знала ритм и шаги. Я начала танцевать так, как меня учили, и это очень удивило комиссию. Преподаватели переглянулись и сказали друг другу, что, в общем, спрашивать больше нечего.7

В итоге моему дяде сказали, что я прошла первый тур и могу готовиться ко второму. Но до него оставалось буквально десять дней. Мы начали срочно выяснять, какая может быть программа. У меня были подруги-танцовщицы, и одна из них немного подтянула меня по технике.

— Второй тур был похож на первый?

— Честно говоря, второй тур был намного страшнее: там было примерно шестьсот человек в одном огромном зале. Но страшнее всего было то, что после каждого круга испытаний мы видели, сколько народу вылетает.

Помимо собственно танцев, были тесты на IQ, с нами беседовали психологи. В конце концов, нас, оставшихся, объединили в одну большую группу, и уже из неё выбрали всего десятерых, которых и взяли на первый курс ENA.

Этой группе финалистов нужно было очень долго ждать, пока объявят список зачисленных, и было очень смешно, как мы там смотрелись. Вокруг было много детей артистов, танцоров, художников, очень много богатых для Кубы людей – некоторые приехали на машинах, были хорошо одеты… И среди этой толпы был мой дядя на велосипеде и я; мы сидели и ждали.

Потом вышла заведующая, которая принимала у меня первый экзамен. Сначала она очень долго рассказывала общую информацию, потому что не поступившие в этом году, возможно, захотят поступать в следующем. И она говорила про то, сколько надо учиться, что проходят на первом курсе, что – на втором, о дипломной работе, которую нужно потом делать …

В конце концов, она достала листок, на котором было написано десять фамилий, и начала зачитывать. После каждой был всплеск, крики: кто-то прыгал, кто-то обнимался, и я на всю жизнь запомнила, что моё имя прочитали седьмым.

(Ремарка от Юлии Телия, которая переводила разговор: «Тут на самом деле было ещё большое лирическое отступление на религиозные темы, но, я думаю, переводить его нет смысла, потому что придётся давать гигантскую справку с привязкой к числу семь»[3]).

Потом было очень много эмоций: мы обнимались, плакали, смеялись, мой дядя кричал: «Твоя мама не сумасшедшая, она всё знала!» Тогда я сказала дяде, что в этом огромном доме, где собраны лучшие, мы стали седьмыми, и это, наверное, неплохо. Но про себя подумала, что хоть я и вошла в карьеру под номером «семь», дальше всегда нужно держаться в первой тройке, потому что, что бы ни происходило, — экзамены, сокращения – первые трое всегда выживут.4

Поэтому в первый год я пахала без остановки и сдавала всё на «отлично». У меня была цель: войти в эту первую тройку. Ко второму курсу начались очень серьёзные проблемы с весом, потому что, пока я занималась гимнастикой, мышцы были очень неплохо накачаны. Но при смене нагрузки и по мере того, как приближался подростковый возраст, я стала меняться и очень раздаваться вширь.

Удерживать вес было очень тяжело. Я постоянно помногу бегала, делала упражнения, но всё оставшееся моё детство стало непрерывной жертвой. Я не ела пиццу, мороженое, хлеб, рис, фасоль – только овощи и протеин. И так – с десяти до восемнадцати лет.

Вообще вся эта карьера требует постоянного труда, жертвенности, самоограничений и дисциплины. Поэтому я всегда говорю: прежде, чем начинать такую карьеру, надо очень хорошо понимать, куда идёшь, потому сбиться с дороги, особенно в таком возрасте, очень легко. На самом деле сошедших с дистанции гораздо больше, чем тех, кто дошёл до конца. В десять лет мы начинали вдесятером, но окончили школу только четверо из нас.

— А почему не бросила?

(Аннелис хитро прищуривается и качает головой, как упрямый бычок). – Я считала, что каждая выплаканная слеза и перенесённое расстройство делало меня сильнее. Родители воспитали меня так: всё, что легко пришло, легко и уходит. А все удары, которые мы принимаем, делают нас сильнее, и каждая проблема позволяет нам расти.

Поэтому, хоть это и был очень сложный этап, особенно в тринадцать-пятнадцать лет, — меня приучили, что ничего не бывает без жертв.

— А каково сейчас общаться с учениками? Социальные танцы – не профессиональный балет. Здесь нельзя сказать: «Это – ваша карьера на много лет. Пашите».

— Для меня это – очень большое испытание. (Смеётся). После четырёх лет в России, я гораздо лучше понимаю эти вещи.

Но, несмотря на то, что сейчас я, по большей части, работаю с непрофессионалами, я не даю им ничего такого, что мне стыдно было бы дать профессионалам. Может быть, я что-то упрощаю, но не подгоняю материал под учеников, не даю попсы, лишь бы они могли её воспринимать.12

Да, я не требую от них, как от профессионалов. Но даже в тех учениках, которые пришли не потому, что хотят стать великими танцорами, а просто у них много работы, они хотят расслабиться, у вас тяжёлый климат, и они пришли получить удовольствие, я стараюсь воспитать уважение к тому, что они делают.

— Большинство людей у нас приходят на сальсу, не зная ничего о культуре …

— Это абсолютно нормально для людей, которые начинают погружаться во что-то новое, ничего в этом новом не понимать. Собственно, в этом и заключается моя работа: показать, заинтересовать, проводить, замотивировать, чтобы человек начал постепенно во всё это погружаться.

Я всегда говорила: есть танцоры, а есть «танцуны». И есть преподаватели, а есть «преподавателишки». Несмотря на то, что на Кубе я не занималась преподаванием, я выпустилась как преподаватель танцев. И во мне заложены все схемы: как это нужно делать, как заинтересовать людей.

Но, приезжая в Россию, мы все развиваем и танцевание, и педагогику, просто в разных пропорциях: кто-то вкладывается в развитие себя как танцора и практически забывает о преподавании. Кто-то, наоборот, начинает преподавать, и перестаёт расти как танцор. Я считаю, что моё преподавание оставалось на каком-то среднем уровне, пока я не начала им специально заниматься.8

Работать с русскими очень тяжело. Я понимаю, что сейчас, приехав в любую другую страну, мне не придётся работать над собой так, как здесь. Потому что про многие вещи я уже поняла, что нужно делать.

— Почему с русскими тяжело работать?

— Они особенные. Другой менталитет, другая манера мышления. Я нигде больше не видела ничего похожего.

С русскими тяжелее, чем, например, с итальянцами, потому что итальянцу можно просто сказать, что нужно танцевать румбу или афро, и он пойдёт. Русскому ещё нужно долго объяснять, зачем это нужно, и то не факт, что сработает. То есть, нужно ещё показывать личным примером, может быть, иногда заставлять.

С итальянцами и испанцами проще, потому что как южные народы они ближе по менталитету к кубинцам, чем русские. Сейчас уже происходит процесс культурного смешивания: много русских, погружённых в кубинскую культуру, много кубинцев, женатых на русских. Поэтому становится немножко проще. А когда я приехала, было очень тяжело продвигать это всё каждому отдельному человеку.

В Италии, приехав в любой город, в котором хоть что-то танцуют, я могу сразу начать показывать румбу, и за мной будут повторять, не задавая вопросов. А здесь мне приходится объяснять, что и зачем мы делаем.11

Поэтому с новыми группами я начинаю работать с того, что мы занимаемся пластикой, начинаем делать какие-то упражнения. То есть, глубокого погружения сразу в афро и румбу нет, мы заходим издалека. И вот для этого нужно быть педагогом, и нужно, чтобы что-то было в голове.

— То есть, у русских нет опыта движения?

— Я даю вещи, абсолютно непохожие на то, к чему вы привыкли. Я всегда говорила: ты можешь считать себя великим преподавателем, если русские после твоих занятий хотят заниматься афро и румбой. Потому что это не сальса и не реггетон, которыми достаточно легко заинтересовать. Это тяжело, это требует пахоты, это местами скучно.

Но всё равно есть люди, которым это интересно. Некоторые после занятий подходят ко мне и говорят: «Спасибо, мне очень помогло для спины». Или: «У меня улучшилась пластика». То есть, существует не один путь, как это можно развивать. Одних можно привести к этому через развитие пластики, других – через пользу для здоровья, третьих – через интерес к культуре. Но всё равно формируется единое сообщество, которому интересны эти танцы.10

— А как в своё время возникло приглашение в Россию?

— Меня не приглашали в Россию вести уроки. Я приехала танцевать шоу, а в школу в качестве преподавателя в первый раз попала случайно. В первое время я не только не думала вести занятия, но даже не знала, что здесь танцуют сальсу и всё остальное. Я видела только ту публику, которая приходит в ресторан на корпоративы.

— Ну, теперь ты знаешь, что люди, которым интересна кубинская культура в России есть. Что, по-твоему, будет с этой ситуацией дальше?

— Я считаю, что дальше – больше. Всё уже случилось, дверь открыта, люди уже понимают, куда им надо идти, и, в общем идут. Сейчас уже не так много людей сомневается, нужна ли им эта информация.Timbafest

Не то, чтобы афро и румбу танцуют много русских, но они есть, помногу практикуют, танцуют с удовольствием, хотят смешивать. Поэтому мне кажется, что дальше будет ещё интереснее.

— А что тебе как преподавателю нужно, чтобы ты сказала: «Я довольна»?

— С точки зрения амбиций, нормально всегда хотеть чего-то большего. Но после того, как в сентябре на Timbafest’е четырнадцать русских станцевали афро под живые бата перед многочисленными кубинцами, которые очень плотно занимаются фольклором и перед одними из лучших преподавателей в мире, я считаю, мне уже есть, чем быть довольной.

Конечно, не всё там походило на шедевр, но я результатом удовлетворена. Это была очень тяжёлая работа, потому что в сжатые сроки нужно было сделать постановку. И я очень благодарна за поддержку Насте, моей ученице и Алвину [4], без которых всё не получилось бы так, как получилось. Но, главное, что ученики показали результат.

Потому что с русскими ещё тяжело работать, поскольку они — как Фома неверующий: пока своими глазами не увидят, можно сколько угодно раз говорить, они не поверят. А здесь был результат, который увидели все.

Кроме того, есть ещё маячки, которые дают мне понять, что я двигаюсь в правильном направлении. Например, почти три года назад, только начав преподавать, я получила премию Salsa Night Awards. Я тогда почти только что приехала в Россию, ещё совсем не говорила по-русски – и сразу попала в тусовку лучших преподавателей России, которые все друг друга знают. Думаю, если бы я не делала чего-то нужного, это было бы невозможно.

Поэтому я считаю, что видимые результаты есть, но продолжаю хотеть большего.

— На фестивале в декабре какие-то похожие постановки будут?

Юлия Телия: Здесь уже я могу ответить. Могу сразу сказать: у нас нет времени на постановки, слишком плотное расписание.9

— В чём тогда главная идея декабрьского мероприятия?

Юлия Телия: Главная идея в том, что уже хочется перейти к какому-то осознанному образованию и осознанным прокачам. И это – первая проба очень сильного сужения тем.

Обычно у нас пытаются охватить всё очень широко. То есть, если это фестиваль, то там должны быть и линия, и касино, и кизомба, и афро-хаус. Этот формат хорош для определённой категории и учеников, и преподавателей, но очень неудобен для тех, кто хочет глубоко погрузиться в культуру. То есть, для тех, кому хочется глубоко качать румбу и афро, на обычном фестивале будет всего несколько часов практики или полезной теории.

Даже если фестиваль более узко направлен на касино или тимбу, там всё равно будет три часа руэды, пять часов тимбы, из афро – час Элегуа, час Чанго, час – арара и два часа румбы. В итоге получается, что поверхностной информации много, а глубокой – очень мало.

Хочется, чтобы глубокой информации было больше. Поэтому мы решили не работать с очень широким охватом, и будем сужать темы так, чтобы по ним можно было прокачаться и в течение курса, который мы будем проводить перед каждым фестивалем, и на самом фестивале.1

Сейчас у нас только румба, и даже в румбе мы будем брать не всё. Есть rumba mimetica [5], которую у нас никто не танцует. Но мы не будем тратить на это время на фестивале, потому что, чтобы её танцевать, нужно говорить на испанском. И, помимо прочего, чтобы имело смысл за это браться, должен быть очень высокий уровень теоретической и практической подготовки, владения телом. У нас очень немного людей, для которых есть смысл и потребность проводить такие занятия.

Мы не будем делать фестиваль более попсовым за счёт какого-то невероятного разнообразия стилей. Мы лучше сделаем приличный, хотя бы четырёхчасовой, прокач по колумбии, но не будем отвлекаться на то, во что не можем глубоко погрузиться.

У нас тема «стиль в румбе» — вот мы и будем заниматься женским стилем, мужским стилем, колумбией и стилем в гуагуанко. Даже на это у нас очень мало времени. Но, к сожалению, я не могу вывезти людей на две недели в лес и заставить их заниматься по десять часов в день. Поэтому мы сейчас делаем, что можем, но очень чётко понимаем, к чему стремимся.

И следующие прокачи будут такие же: мы не будем охватывать всё афро, но возьмём одного Элегуа и, может быть Йемайу, будем качать их, и сделам по ним фестиваль. И так же будем работать дальше.

— Значит ли это, что на фестиваль придут только те, кто сейчас занимается на прокаче?

Юлия Телия: Нет, вхождение со стороны возможно, потому что у нас уже есть какое-то количество людей, очень неплохо разбирающихся в румбе и неплохо танцующих. Но даже если они хотят углубиться, большинство фестивалей такой возможности не дают. Потому что для того, чтобы фестиваль отбился, его надо сориентировать на достаточно широкий круг людей.

Мы рискнули, рассчитывая на очень узкий сегмент танцующей тусовки. И я очень надеюсь, что этому сегменту нужно то, что мы делаем. Мы не заявляем какой-то запредельный уровень, и со стороны к нам можно прийти, пожалуйста. У нас уже раскуплено довольно много фулл-пассов в регионы, причём едут не только преподаватели, и это приятно. Это значит, что мы двигаемся в правильном направлении.

___________________

 [1] Narciso Medina Favier – хореограф, постановщик. Выпускник ENA, где изучал современную хореографию и фольклор. С 1993 года – арт-директор собственной танцевальной компании. В настоящее время живёт в Японии.

 [2] Escuela Nacional de Arte  (ENA) – национальная школа искусств в Гаване.

 [3] В сантерии каждый из ориш имеет не только свои цвета одежды и любимые продукты, но и своё число.

[4] Alvin Almenteres.

 [5] Румба-миметика («rumba mimetica», другие названия — «mime rumba» или » rumba de tiempo España») — вид румбы, это танец-пантомима под песню, слова которой представляют собой импровизацию на заданный сюжет, танцоры (пара) изображают то, о чем поет кантор. (Текст примечания Аллы Зайцевой).

 

Автор: Daria

Авторское право © 2024 Salsa Union - Сальса Юнион | Дизайн ThemesDNA.com
top Яндекс.Метрика